Но первый министр начал говорить о том, что самое важное — построить для царицы новый дворец, такой, чтобы он своей красотой и славой затмил все предыдущие дворцы, включая и палаты Русудан, которые были отделаны перед самой войной. Это нужно для того, пояснил визирь, чтобы имя царицы Грузии не потеряло в глазах иноземцев своего величия, а царский венец своего блеска.

Но из дальнейшей речи первого министра выяснилось, что казна совершенно пуста. Большая ее часть досталась Джелал-эд-Дину, когда он взял Тбилиси, а все остальное, что хранилось за Лихским хребтом, истрачено на войну с хорезмийцами.

«Тем более, — думал Торели, — нужно заботиться в первую очередь о восстановлении сил страны. Тогда и казна скоро пополнится. Тогда хватит денег и на армию, и на новую войну, и на царские дворцы. Но начинать с дворцов…» Строительство роскошных дворцов в условиях разоренной страны казалось Торели не только неразумным, но и преступным.

Но когда первый министр, обращаясь к дарбази с призывом, вдруг растроганно провозгласил, что нельзя допустить, чтобы царице Грузии негде было переночевать, то на глаза вельмож набежали слезы. Дарбази единодушно принял решение взять золото для строительства новых царских палат из кладохранилища Хвамли, то есть из самых неприкосновенных государственных сокровищ.

Среди восторгов и всеобщего воодушевления Торели заметил, что несколько вельмож, членов дарбази, как и он, недовольны поспешным решением. Но никто из них не осмелился идти против общего настроения, и все они предпочли промолчать.

Заседание дарбази кончилось. Торели ушел в тяжелом и мрачном настроении. Он шел длинными коридорами и думал, как быстро, за какие-нибудь шесть лет, расшатались основы могущественной Грузии. Многие влиятельные князья отошли от трона, отстранились от государственных дел. Царские визири разучились говорить правду, развилось лицемерие, подхалимство, лукавая лесть. Все думают о своем благоденствии, а заботы о государстве переложили на богородицу, надеясь на ее заступничество, а не на свой разум, на свои силы.

Беспечность правителей Грузии уже теперь расшатала и подорвала могущество царства. В дальнейшем же она грозит окончательной гибелью.

За этими тяжелыми раздумьями застал Турмана Торели посланец от первого министра. Арсений зачем-то вызывал поэта к себе.

Первого министра Торели застал в таком благодушном настроении, будто тот только сейчас положил к ногам грузинского трона новое вассальное государство и принял великую дань. Он обнял Торели, похлопал его по плечам, всячески обласкал, похвалил его талант, геройство при Гарниси, а потом уж высказал пожелание.

— Наш народ, — сказал первый министр, — очень нуждается в ободрении. Нашествие хорезмийцев поколебало в нем веру в непобедимость Грузии и в богоравное всемогущество трона. Мы должны вновь укрепить в нем эту поколебленную веру. Народ должен снова поверить в свою силу, а воплощением этой силы он должен считать царицу Русудан. Он должен считать ее источником добра и счастья, так же как он считал и считает великую царицу Тамар.

Епископ Саба уже сочинил стихотворное послание к народу, и в этом обращении он высказал те же мысли, что и в сегодняшней речи. Но слог епископа тяжел. Его ямбы звучат искусственно, и народ едва ли полюбит их. Его обращение, конечно, будет произноситься священниками во время богослужения, но сейчас надо сочинить что-то такое, что народ заучивал бы наизусть, передавая из уст в уста. Только твой вольный сладкопевный стих может пригодиться здесь. Твои стихи будут распевать во всех уголках страны, их будут пересказывать друг другу.

Итак, ты должен воспеть и восхвалить царицу. Но теперь нельзя ограничиться восхвалением только бровей и ресниц, ланит и уст, очей и жемчужных зубов, как это делалось во дни благоденствия государства. Нет. Нужно восхвалить мудрость царицы, ее заботы о государстве, ее самопожертвование ради интересов народа.