Поляки засмеялись.

— Нет во всем Войске Польском такого человека, который мог бы силой сравниться с паном Гилевским. Да и в вашем войске такого не сыщется.

— А вот и сыщется! — не сдавался задира. — Еще как сыщется!

— Ну, коли так, — согласились добродушно поляки, — пусть он выходит против пана Гилевского бороться.

— А что на кон ставите? — загорелся азартом казак.

— Победит ваш пан Громада, пусть забирает столько наших ружей, сколько унесет. Победит наш пан Гилевский, дадите ему хлеба, сколько он на себе поднимет.

Ударили по рукам, и казаки повели паром с пушками на свой берег.

— Как это ты взялся за пана Громаду решать? — удивлялись казаки на молодого своего товарища.

— Чем будет меньше у них ружей, тем спокойнее, — ответил казак, нисколько не сомневаясь в своей правоте.

Затея, однако, пришлась всей казачьей сотне по душе. Пан Громада, некогда служивший джурой при полковнике Кричевском, недовольно запыхтел, услышав предложение, и все подумали, что он откажется от борьбы, но оказалось, пан Громада пришел в негодование оттого, что вдруг сыскался силач, который слыхом не слыхивал о его, Громадовой силе.

Борцы сошлись на низком польском берегу. Начинать им было велено по выстрелу из пушки. Казаки заодно хотели проверить, не порченые ли орудия подсунули им поляки.

Пушка стрельнула, и борцы принялись ломать друг друга, отрывать от земли, клонить на сторону.

Может быть, пан Гилевский и одолел бы казака Громаду, но голодное сидение в королевском лагере сил ему не прибавило. Пан Громада был к тому же непомерно толст и невероятно упрям. Он не мог свалить пана Гилевского на землю, но и сам не желал валиться. И стояли они, наминая друг другу бока, обливаясь потом, стояли, как две несуразные коряги, вросшие корнями в землю до самой ее сердцевины.

Потеха затягивалась, и казаки, верившие в своего пана Громаду, засвистели, закричали, подбадривая силача, и пан Громада и впрямь стал теснить пана Гилевского, толкая его огромным животом. Поляки заволновались, но тут явился среди них каноник в черной рясе и запел молитву к святой деве Марии. Пан Гилевский встрепенулся и в свою очередь стал толкать и трясти пана Громаду. Скоро великаны притомились и опять застыли. Иногда кто-то из них пытался перехватить руки поудобнее, противник тотчас мешал, и снова они стояли, стояли, стояли…

«Вот так же и Украина с Польшей», — подумал Павел Мыльский, и вдруг вспомнил лицо матери своей, да так ясно, словно в зеркале увидал.

Прошел час и еще полчаса — а у борцов было все то же.

Хорунжий Зигмунд приблизился к реке и предложил Мыльскому:

— Ничья. Нам пора уходить. Дайте нам воз продовольствия, мы вам оставим десять ружей.

Борцов развели. Хлеб на ружья поменяли, и отряд дезертиров ушел вверх по реке, чтобы совершить переправу подальше от казачьих сабель и пушек.

К пану Мыльскому подбежал задиристый казак, устроивший потеху.

— Пан сотник, давай выследим их переправу и ударим!

Мыльский посмотрел на молодца сверху вниз.

— Мы же слово им дали.

— Совесть глаза не выест. Мы на войне.

— Нечестивое убийство силы казакам не прибавит! — возразил Мыльский с гневом.

— Скажи лучше — своих жалеешь. Порода у тебя ихняя, ляшская.

Павел Мыльский стал бел, как меловые горы.

Казаки постарше, лишних слов не говоря, подхватили задиру под руки, увели за дворы да и набили ему морду на добрую память.

5

Хлопнул тяжелый от постоянных дождей полог шатра, потянуло сквозняком. В шатер вошло сразу не меньше полдюжины воинов.