Если бы об этом кто-нибудь узнал, его бы немедленно попросили вернуться в Тулузу. Без разговоров.

В следующий миг произошло событие, которого Сервас никак не мог предвидеть. Сначала робко, а потом все более развязно монашек потянулся губами к блондину и поцеловал его. Оба слились под дождем в долгом, сладострастном поцелуе. Ливень усилился, и Сервас почувствовал, как струи воды текут по волосам и по спине. Блондин отпрянул и взглянул на купюру, которую все еще держал в руке.

– Этого недостаточно, – сказал он.

Монашек тоже отстранился, испуганно закивал и вытащил из кармана еще две купюры. Когда же он присел на корточки перед блондином, Сервас отвернулся и воспользовался шумом непогоды, чтобы вернуться к двери. Спускаясь со склона то в темноте, то в ярком свете молний, он пытался понять, откуда монашек берет деньги. Ограничиваются ли все ночные похождения этой парочки только тем, что он сейчас увидел, или оба могут быть замешаны еще в чем-нибудь… Надо будет побольше о них разузнать. Кто они? Откуда родом? Нет ли их в картотеке полиции?

Когда он вернулся к себе в комнату, был уже час ночи. Его била дрожь. Слава богу, на дворе июнь. Дожди в горах вообще холодные и пронизывающие. Он схватил со стула полотенце, вытер им голову, лицо и растер все тело. Потом, как был, голый и дрожащий, нырнул под одеяло, моля бога, чтобы одежда высохла к утру.

11

Он поискал глазами юного монашка и заметил его среди других. В отличие от соседей по столу, парень не разговаривал, а в основном слушал.

Сервас тоже уселся за стол и зевнул. После ночного приключения ему долго не спалось. В 4 часа утра монастырский колокол, призывавший монахов к первой службе, выдернул его из сна. После этого он безуспешно пытался снова заснуть и накрывал голову подушкой, чтобы спастись от яркого света, заливавшего келью.

Потягивая утренний кофе, он обдумывал то, что произошло, и уже успел сделать для себя несколько выводов. Во-первых, монахи могли входить и выходить из монастыря по ночам без ведома настоятеля и приора, разве что оба совсем не спят. Во-вторых, они вовсе не так «образцово преданы» своему религиозному призванию, как делают вид. В-третьих, возможно, кто-то из них что-то видел в ту ночь, когда убежала Марианна, но не может рассказать, не признав собственной вины. Накажут ли его, если расскажет? Возможно. А как накажут? Исключат из монастыря? Он должен найти способ их допросить… Но пока у него такой возможности нет.

Он целиком погрузился в свои размышления, когда прямо перед ним на деревянной столешнице, возле самой чашки, обозначилась тень.

Сервас поднял глаза и застыл. Перед ним стоял отец Адриэль. Лицо его было смертельно бледно и будто судорогой сведено. Он хмурил брови, словно столкнулся с трудной загадкой.

– Только что кое-что случилось, – произнес он каким-то особенно низким и хриплым голосом. – Не знаю, имеет ли это отношение к вашей… подруге… Но это нечто ужасное… и непонятное…

На лице его отпечаталась та же боль, что искажала лицо Христа на распятье, висевшем на стене монастыря.

– Может, мир сошел с ума? – говорил священник. – Все это насилие… бешенство… эта ненависть к другим…

Казалось, он вот-вот расплачется, и Сервас мгновенно насторожился.

– У нас убийство… Труп обнаружили недалеко отсюда, в соседней долине.

У сыщика оборвалось сердце и кровь застыла в жилах.

– Это… женщина? – рискнул спросить Сервас.

Аббат покачал головой.

– Нет, нет… Молодой парень… Я пока что знаю только одно – убили его с особой жестокостью… Мне только что сообщил один из наших рабочих.