Ирен подмигнула Сервасу.

– Более того: в формуляре обновления удостоверения Национального Совета частных охранных предприятий Совет сам предупреждает служащих, что согласие или отказ на его запрос будет послан ему на дом, однако работодателя никто и никаким образом не известит. Иными словами, он сам должен решить, информировать Совет или нет, на кого он работает!

Ирен вела машину споро, на взгляд Мартена, слишком быстро проходя повороты и поднимая в воздух прошлогоднюю листву из ложбинок.

– А ты? Объясни мне, что произошло, когда Марианна тебе позвонила.

Он коротко описал ту кошмарную ночь, когда получил звонок.

– Один из монахов нашел телефон на дороге, – заключил он, – и я проявил на нем отпечатки пальцев. И попросил Ангарда отдать их на анализ.

– И для этого надо задействовать наши службы…

– Именно.

– Думаешь, удастся выявить связь?

Они переглянулись.

– Я об этом думал… Но на данном этапе выдвигать гипотезы пока рано.

Внизу появилось аббатство. Выдержанное в охряных и розовых тонах, с шестиугольной колокольней и сдвоенными дверными и оконными проемами, оно казалось каменным ковчегом, выброшенным на зеленый берег. Символом веры, который люди разместили внутри грозного и безмолвного Бога.

– Выглядит довольно уединенно, – заметила она. – Как можно жить в таком месте?

Сервас улыбнулся: он помнил, что Ирен всегда нравилась ночная жизнь.

– Вы утверждаете, что видели одного из наших монахов прошлой ночью в лесу с тем, кто потом был убит? И видели, как он давал этому человеку деньги в обмен на… наркотик?

Сервас кивнул, не открывая рта. О поцелуе, который за тем последовал, он предпочел умолчать. И о пачке купюр у монаха тоже. Это он припас для допроса.

– Чего вы ждете от меня? – спросил священник.

– Чтобы вы собрали ваших монахов, – твердо ответила Циглер, – для того, чтобы мы могли идентифицировать этого человека и задать ему соответствующие вопросы.

Опять наступило молчание. Не говоря ни слова, аббат кивнул. Ему в очередной раз объявили новую религиозную войну, которую, похоже, он вряд ли выдержит.

Аббат медленно шел вдоль строя, заложив руки за спину, как генерал перед своим войском. Сервас подумал, что в стенах монастыря он оставался pater familias, отцом семейства, всегда насупленным, строгим и бдительным. Но сейчас бдительность его потерпела поражение, и глаза сверкали яростью. По мере того как он рассматривал монахов одного за другим, он все больше становился похож на разъяренного орла.

Сервас был согласен с Ирен, что не стоит перед всеми называть имя того, кого он видел в лесу, а лучше будет допросить их всех по одному. Они попросили аббата выделить им комнату, где они могли бы заняться этим с полным соблюдением тайны следствия, но тот вдруг воспротивился:

– Что же, вы не скажете мне, кто это был?

Сервас засомневался: может ли он скрыть от главы общины личность монаха-беглеца?

– Будет лучше, если вы потом сами их допросите, – сказал он, смягчая удар. – Ведь вы дадите виновному возможность сознаться и, возможно, сделать первый шаг к искуплению.

– Искупление – слово великое и прекрасное, – резко бросил настоятель. – Негоже его употреблять налегке… В наше время такими словами слишком легко разбрасываются. Только и слышишь: искупление, прощение, раскаяние, покаяние, исправление. Словно достаточно щелкнуть пальцами или преклонить колена, чтобы искупить свою вину и войти в согласие с Богом и людьми… Впрочем, вы, несомненно, правы.

Он отступил на несколько шагов и осмотрел небольшую аудиторию.