— Господь ввергнул нас в узилище язычников, и тем не менее имя его будет благословенно под моей кровлей! Из зла произойдет добро; а из этого торжества невежды последует вечная победа!

Вождь пристально взглянул на говорящего, чья истощенная фигура, почтенное лицо и длинные волосы, дополняемые румянцем воодушевления, игравшим под тусклыми и глубоко посаженными глазами, выдавали характер, казалось, возвышавшийся над человеческими слабостями. Склонив голову в суеверном почтении, он мрачно отвернулся к тем, кто по своему характеру представлялись людьми более от мира сего и потому больше подходили для замыслов, занимавших его мысли.

— Дух моего отца крепок, но его тело подобно ветке обгоревшего болиголова! — Таким лаконичным заявлением он предварил свое следующее замечание. — Почему так? — продолжал он, сурово глядя на трех человек, так недавно противостоявших ему в смертельной схватке. — Вот люди с кожей как цветок кизила и, однако же, с такими темными руками, что я их не вижу!

— Они почернели от тяжелого труда под палящим солнцем, — возразил Контент, знавший, как разговаривать на образном языке людей, в чьей власти он оказался. — Мы трудились, чтобы наши женщины и дети имели пищу.

— Нет… Кровь краснокожих изменила их цвет.

— Мы подняли топор, чтобы земля, которую даровал Великий Дух, по-прежнему оставалась нашей и чтобы наши скальпы не окуривались дымом вигвама. Разве стал бы наррагансет прятать свое оружие и связывать себе руки, когда клики войны звенят у него в ушах?

При намеке на владение долиной кровь так сильно прилила к щекам воина, что их природный смуглый оттенок сделался еще темнее. Но, судорожно сжав рукоять своего топора, он продолжал слушать как человек, привыкший полностью владеть собой.

— Что делает краснокожий, можно видеть, — ответил он, указывая с мрачной улыбкой на сад и выставляя на обозрение из-под одеяла, когда поднял руку, два дурно пахнущих трофея победы, прикрепленных к его поясу. — Наши уши открыты очень широко. Мы слушаем, чтобы услышать, каким образом охотничьи земли индейцев стали пахотными полями йенгизов. А теперь дай услышать моим мудрецам, чтобы они стали более хитрыми, когда снег посеребрит их головы. Бледнолицые владеют тайной делать так, чтобы черное казалось белым!

— Наррагансет…

— Вампаноа! — прервал вождь с высокомерным видом, с которым индеец отождествляет себя со славой своего народа. Затем, бросив более мягкий взгляд на молодого воина у своего локтя, он добавил поспешно и льстиво: — Это очень хорошо… наррагансет или вампаноа… вампаноа или наррагансет. Краснокожие люди — братья и друзья. Они снесли ограждения между своими охотничьими землями и очистили тропы между своими деревнями от зарослей. Что вы можете сказать наррагансету? Он еще не заткнул себе уши.

— Вампаноа, если таково твое племя, — заметил Контент, — ты услышишь то, что, как учит моя совесть, является языком, которым следует говорить. Бог англичанина есть Бог людей любого звания и любого времени. — Его слушатели покачали головами в сомнении за исключением самого молодого вождя, чьи глаза ни разу не посмотрели в сторону, пока тот говорил, и каждое слово, казалось, входило глубоко в тайники его разума. — Вопреки этим знакам богохульства я буду провозглашать мощь того, кому я молюсь! Мой Бог — это и твой Бог, и он сейчас смотрит одинаково на наши поступки и испытует с непостижимым знанием сердца нас обоих. Эта земля — Его подножие, а вон то небо — Его престол! Я не претендую проникнуть в Его священные тайны или объяснить причину, почему половина Его дивного творения так долго оставалась в болоте невежества и языческого омерзения, в каком ее застали мои предки; почему эти холмы никогда прежде не откликались эхом на песнопения хвалы или почему долины столь долго пребывали немы.