— Я его допрошу, — сказал старый Марк Хиткоут, внимательно всматриваясь в острый и невозмутимый взгляд, встретившийся с его пристальным и суровым взглядом с таким равнодушием, с каким менее разумный обитатель лесов мог выдержать взгляд человека. — Я допрошу его, и, быть может, страх, сорвет с его губ признание зла, которое он и его соплеменники замыслили против меня и моих.

— Я думаю, он не знает нашего языка, — возразил Контент, — так как ни добрые, ни гневные слова не заставляют его измениться в лице.

— Тогда подобает, чтобы мы начали с обращения к Тому, кто владеет тайной заставить каждого раскрыть свое сердце нам в помощь. — Затем Пуританин возвысил голос в краткой и чрезвычайно своеобразной молитве, в которой он просил Устроителя Вселенной, чтобы, если его молитва угодна, в ходе допроса свершилось немалое чудо. С этими приготовлениями он перешел прямо к делу. Но ни вопросы, ни знаки, ни молитва не произвели даже самого малого зримого действия.

Подросток внимательно смотрел на жесткое и суровое выражение лица допрашивающего, пока слова слетали с его губ, но как только тот замолкал, пытливый и быстрый взгляд мальчика обегал полные любопытства лица окружавших его людей, словно он больше доверял чувству зрения, чем слуха, пытаясь получить информацию относительно своей будущей судьбы. Выяснилось, что невозможно добиться от него жеста или звука, способных выдать цель его подозрительного появления, его собственное имя либо название его племени.

— Я побывал среди краснокожих с Плантаций Провиденс, — в конце концов отважился заговорить Ибен Дадли, — и их язык, хоть это искаженный и бессмысленный жаргон, мне знаком. С позволения всех присутствующих, — продолжал он, глядя на Пуританина с выражением, подчеркивавшим, что это общее обращение имело в виду одного его, — с позволения всех присутствующих я так поведу разговор с этим юнцом, что он будет рад ответить.

Получив согласие взглядом, житель пограничья произнес несколько странных горловых звуков, каковые, правда, совершенно не возымели действия, но, как он решительно настаивал, были обычным выражением приветствия среди людей, к которым, как полагали, принадлежал пленник.

— Я уверен, что он из племени наррагансетов, — заявил Ибен, покраснев от досады за свое поражение и бросив не слишком дружелюбный взгляд на юношу, столь ощутимо отвергнувшего его претензию на знание индейских языков. — Видите, у него морские ракушки вделаны в кайму мокасин, а кроме того, у него знак, который так же верно, как ночное небо звезды, носит изображение вождя, убитого пикодами по-нашему, христиан, наущению после одного дела, в коем, будь оно сделано хорошо или плохо, я сам принимал некоторое участие.

— И как же звали вождя? — спросил Марк.

— Ну, у него были разные имена в зависимости от того, чем он занимался. Некоторым он был известен как Прыгучая Пума, потому что прыжок у него был необыкновенный, а другие, опять же, привыкли называть его Неуязвимым, ибо поговаривали, будто ни пуля, ни сабля не могли войти в его тело, хотя это была неправда, как полностью доказала его смерть. Но его настоящее имя, согласно обычаям и наречию его собственного народа, было Май Антони Мо.

— Май Антони Мо!

— Да. Май означает, что он был их вождем. Антони — данное ему имя, а Мо — это род, из которого он вышел, — подтвердил Ибен с апломбом, довольный, что наконец-то сумел произнести достаточно звучное имя и объяснить совершенно ясно его этимологию.