|
Теперь они были пущены в ход как мощные орудия штурма. Их поочередно бросали в еще пылавший, хотя и слабо, огонь в цоколе блокгауза, откуда они посылали вверх облако невыносимых испарений. В эту трудную минуту в блокгаузе послышался страшный крик о том, что колодец пуст! Ведра поднялись такие же порожние, какими их опустили вниз, и были отброшены в сторону как уже бесполезные. Дикари, казалось, сознавали свой перевес, ибо воспользовались смятением, возникшим среди осажденных, чтобы подпитать умирающее пламя. Огонь жадно полыхнул, и менее чем в минуту его языки стали слишком грозными, чтобы их можно было сбить. Вскоре стало видно, как они играют на досках этажом выше. Коварная стихия вспыхивала то здесь, то там, и вскоре пламя уже кралось по наружной стороне раскаленного блокгауза.
Теперь дикари знали, что захват ими здания обеспечен. Крики и вопли возвестили о свирепой радости, с которой они стали очевидцами своей неминуемой победы. Однако было нечто необычное в мертвом молчании, с которым жертвы внутри блокгауза ожидали своей участи. Вся наружная сторона здания уже была объята пламенем, а изнутри не исходило никакого признака дальнейшего сопротивления или просьбы о пощаде. Противоестественное и пугающее молчание, царившее внутри, постепенно передалось тем, кто находился снаружи. Вопли и победные выкрики прекратились, и только треск пламени или падение балок в прилегающих зданиях нарушали страшную тишину. Наконец в блокгаузе послышался одинокий голос. Его тон был глубоким, торжественным и молитвенным. Свирепые существа, окружившие пылающие постройки, подались вперед, чтобы лучше слышать, ибо их острый слух уловил первые донесшиеся звуки. То был Марк Хиткоут, изливавший душу в молении. Молитва была пылкой, но твердой, и хотя произносимые слова оставались непонятны находившимся снаружи, они достаточно знали обычаи колонистов, чтобы понять, что то был вождь бледнолицых, общавшийся со своим Богом. Отчасти в страхе, а отчасти в сомнении по поводу того, что могло стать следствием столь таинственного общения, смуглая толпа отошла на небольшое расстояние и молча следила за процессом разрушения. Они слыхали странные рассказы о могуществе Божества захватчиков и, поскольку их жертвы как будто неожиданно отказались от известных средств спасения, они, казалось, выжидали, а может, и на самом деле ждали какого-нибудь необычайного проявления силы Великого Духа пришельцев. Однако какого-либо признака жалости или смягчения беспощадного варварства войны никто из нападавших не выказал. Если они вообще думали о бренной судьбе тех, кто еще мог быть жив внутри пылающих домов, то лишь с мимолетным сожалением, что упорство обороняющихся лишило их славы с триумфом принести в свои селения привычные кровавые символы победы. Но даже эти особые и глубоко укоренившиеся чувства были забыты, когда размах пожара сделал надежду на это удовольствие вовсе несбыточной. Кровля блокгауза снова вспыхнула, и при свете, проникавшем сквозь бойницы, было отчетливо видно, что внутренние помещения охвачены огнем. Пару раз оттуда донеслись приглушенные звуки, словно женщины исторгали подавленные крики. Но они прекратились так внезапно, что слышавшие их остались в сомнении, не был ли это всего лишь плод их собственной возбужденной фантазии. Дикари становились свидетелями многих подобных сцен человеческих страданий, но ни одной, когда бы смерть встречали с таким бестрепетным спокойствием. Просветленность, царившая в пылающем блокгаузе, внушила им чувство благоговейного страха. И когда здание превратилось в рухнувшую и почерневшую груду развалин, они старались обходить это место, подобно людям, боящимся мести Божества, знающего, как внедрить такое глубокое чувство смирения в сердца своих приверженцев. Хотя крики победы снова были слышны в долине той ночью и хотя солнце взошло раньше, чем победители покинули холм, немногие из дикарей решились приблизиться к тлеющей груде, возле которой они стали очевидцами столь впечатляющего проявления христианской силы духа. |
