— Я ищу реанимацию. Друг… человек, который… она — моя семья, правда. Аврора Томс? Я пришел ее навестить.

Потому что Эдвард сказал ему это сделать.

— Дай-ка я посмотрю, смогу ли я сказать номер ее палаты. — Она медленно несколько раз нажала на клавиатуру. — Да, она на четвертом этаже. Хотя разрешается только членам семьи видеться с пациентами в том отделении.

— Я семья. — Нет… — Вообще-то, один из ее сыновей.

Ему было странно это произносить. И все же, ему показалось, что это было правдой.

— О, простите. Я сначала не поняла. Воспользуйтесь теми лифтами, прямо вон там. Там будет сестринский пост и они проведут вас к ее палате.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

На четвертом этаже он обратился к медсестрам, и его проводили в палату, которая была похожа на предварительный гроб: все было чистым и бестелесным, стерильным, безжизненно-неподвижным и тихим, за исключением миганий на мониторах. И когда он подошел к постели мисс Авроры, она показалась ему такой маленькой… Высохшей, все, что осталось от столь могущественной женщины, которая была у него в памяти, но сейчас казалась словно запеленутой, как младенец в мягкие бело-синие одеяла. Ее глаза были закрыты, дыхание было каким-то необычным, она быстро делала вдох, а выдыхала за счет аппаратов слишком долго.

Взглянув на нее, он задумался о собственной смерти, какой бы она была («Вероятно, жестокой», — решил он), несмотря ни на что, он, наверное, тоже бы подумал о таких вещах — как Бог и Рай, а также Ад.

Глядя на нее, он наконец не спеша заговорил:

— Прости меня, что я как-то заменил весь сахар на соль в сахарнице. И прости за то, когда я попробовал испечь торт из коровьих лепешек в твоей духовке. А также, когда я залил латексную краску в пакет из-под молока. И когда я испортил яйца, специально выложив их на солнце, и положил обратно в холодильник. И за салат. О, червей.

Ему не нужно было ничего объяснять, она бы и так все поняла.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

Он был удивлен, когда произнес эти слова, потому что это была правда, а также потому, какое его дело, черт побери? Он ведь тоже собирался уехать.

— Знаешь, я беспокоюсь о Лэйне. — Он присел на кровать. — Он очень похудел, и когда виделся с тобой всегда чувствовал себя лучше. Ты ему, на самом деле, просто необходима сейчас.

Макс опустил взгляд на свои байкерсы, увидел царапины, которым она бы вынесла осуждение. Вообще-то, она бы не согласилась с его решением уехать, но все равно продолжала бы его любить. Возможно, не так сильно, как Лейна, это правда, что она любила его больше всех, чем кого бы то ни было, но все равно мисс Аврора обняла бы Макса, накормила и улыбнулась, словно он глупый мальчишка, но при этом все равно его любит.

— Помнишь, когда я решил подняться по лестнице по задней части дома на крышу? Я, действительно, думал, что соединив выдвижную лестницу скотчем, одну к другой, смогу это осуществить. Поверить не могу, что в результате сломал только два фонаря. Отец был чертовски зол. А помнишь, когда я налил дешевое подпольное виски в чашу для пунша на рождественскую вечеринку, и какая-то женщина набросилась на госсекретаря США… знаешь, я понимал, что передо мной маячит интернат для трудных подростков, и предполагал, что отец упечет меня туда. А помнишь, когда…

Он тихо вспоминал и рассказывал, покачивая головой.

— Какого черта, я здесь делаю и что-то рассказываю. Видно это полное безумие…

— Она тебя слышит.

Макс напрягся и развернулся. Танеша стояла в палате, закрыв за собой дверь, и выглядела при этом, как настоящий врач в белом халате и брюках и в белом пальто, со стетоскопом на шеи.