В отеле Модель достает из чемодана бутылку настоящего «Камю».

— Поздравляю!

Они пьют за удачу, за общих друзей, фюрера, Берлин и берлинцев, адмирала Канариса, старого фельдмаршала фон Моделя — одного из лучших полководцев империи…

В ушах Моделя шумит от жары и коньяка, и телефонное сообщение Гаузнера, позвонившего после полуночи, доходит до него не сразу. Гаузнеру дважды приходится повторить, что Гро повесился в своей камере. Пока Модель выясняет, как это случилось, Шустер в одиночестве приканчивает бутылку.

— Повесился на бинте? — переспрашивает Модель.

За окном, в бездонно черном небе вспыхивает и гаснет звезда. На патефонном диске крутится пластинка с «Маршем богов», и музыка так величественна, что Модель ощущает себя гигантом, которому подвластно все — люди и смерть, земля и небо.

7. Август, 1942. Марсель, рю Жарден, 17

Если бы в Париже был Канебьер, то Париж был бы маленьким Марселем. Так утверждают марсельцы и это разумеется, несколько преувеличенно. Однако Канебьер, соединяющий старый порт с центром, действительно красив, особенно у точки слияния с аллеей Леона Гамбетты. Это юг, живой и пестрый, со всей своей нескромностью — у домов открыты окна, у дам — плечи и спина. Белые фасады, японские зонтики с цветами, цветы у тротуаров, в стенных алебастровых кашпо, в плетеных корзинках продавщиц. Жак-Анри покупает влажную гвоздику и вставляет ее в петлицу. Цветок — алое пятнышко — походит на розетку ордена Почетного легиона.

На остановке у церкви Сент-Винсент-де-Поль Жак-Анри дожидается трамвая и едет в полупустом прохладном вагоне. Он не садится, не хочет мять отутюженный белый костюм из тонкой шерсти; впрочем, ему и ехать недалеко — до рю Жарден. В пансионе мадам Бельфор его ждет Поль.

Это не очень осторожно — навещать пансион, но Жак-Анри уверен, что полиция сняла наблюдение. Фланден покинул Марсель больше года назад, обыск в доме № 17 закончился безрезультатно, а мадам Бельфор закатила в префектуре истерику. За нее немедленно поручились отставной генерал и бывший министр, имевший солидные связи в кругах Виши. Полиция принесла извинения и только осмелилась просить мадам дать им знать, если коммерсант из Латинской Америки сеньор Альварец решит еще раз снять комнату в пансионе.

— Я не доносчица! — возразила мадам. — И кроме того, иностранцы регистрируются в полиции.

Инспектор двусмысленно улыбнулся.

— Не все…

— У меня — все! — отрезала мадам.

После этого месяца три — три с половиной она замечала, что за домом наблюдают, но это ее не волновало. Передатчик, спрятанный в подвале под слоем угля, до поры до времени должен был молчать. Мадам постепенно рассчитала старую прислугу и наняла новую, предусмотрительно не отказав и старшей горничной-эльзаске, о которой знала, что та полицейский осведомитель.

Все же Жак-Анри предпочел выждать еще, прежде чем заняться восстановлением радиогруппы. Поль только две недели назад перебрался в Марсель из Нима. В его багаже старого холостяка не было ничего предосудительного, и он дал возможность эльзаске сколько угодно рыться в нем в свое отсутствие. Он даже не рассердился, когда она рассыпала в чемодане его пилюли от кашля.

С вокзала Жак-Анри позвонил мадам и передал ей привет от школьной подруги из Парижа. Он назвался Лео Шредером и был приглашен на три часа.

Поль, сухой и желтый, как мумия, с угасшими больными глазами, — кто бы мог вообразить его в роли подпольщика? Туберкулезные прожилки на щеках и руки, словно вылепленные из стеарина, не оставляют сомнения в том, что судьба отпустила этому человеку не слишком много времени на все и вся. Откашливаясь, он сплевывает зеленую мокроту в стеклянную баночку, и Жак-Анри с грустью отмечает, что со дня их последней встречи баночка стала побольше и наполняется она быстрее.