|
Да, ответил я, разумеется. Стояла зима, и я испытывал недомогание, однако был еще так молод, что не обращал внимания на эту помеху. Мы вышли из ворот города, украшенных многообразными каменными головами, которые весьма напоминали окровавленные головы разбойников на Лондонском мосту, и довольно скоро добрались до опушки леса. Я кутался в меховой плащ, а моя шапка была оторочена кошачьими шкурками, как принято в Московии, однако в этих владениях Фауста царил такой холод, что я не мог выговорить ни слова. Недавно пробило три часа пополудни, но под сенью деревьев уже сгустились сумерки, и я едва различал тропу. Гегелиус все время шагал впереди и наконец вывел меня к растрескавшемуся и почернелому пню футов шести в диаметре. «Вот здесь, – сказал мой проводник, – стоял Фауст, и отсюда он был унесен». Я вскочил на то, что осталось от этого необычайно старого дерева, и холодная сырость мгновенно улетучилась из моих костей. В тот же миг прошло и мое недомогание. Возможно, внутри пня еще теплилась толика дьявольского огня; во всяком случае, двигаясь за Гегелиусом обратно к городским воротам, я чувствовал себя здоровым и веселым как никогда. Мои шаги словно направляла некая потусторонняя сила, и теперь я хотел знать все. Я хотел понять все. Гегелиус отвел меня в собор, где мы с благоговением разглядывали древние карты, но мне чудилось, будто в том старом погибшем древе я уже снискал более богатый мир. А сейчас довольно об этом.
Итак, освеженный и вдохновленный целебной прогулкой по лесу Фауста, я снова пустился в путь. После Виттербурга и Дрездена я дошел до деревянного столба, что отделяет владения курфюрста Саксонского от королевства Богемии, а оттуда, минуя песчаные и каменные холмы, покрытые снегом долины и множество диких чащоб, прибыл на почтовой карете в Прагу; из Праги я направился в Нюрнберг – через шесть дней езды по равнинам, перемежаемым скалистыми грядами, мы достигли сего города, расположенного в пустынной песчаной местности, открытой натиску снега и льда. Стояли суровейшие морозы, но я упорно шел по городам и весям, ежедневно меняя пристанище, живя на вонючем пиве и грубом хлебе и ночуя на грязных соломенных подстилках. В ту пору денег у меня было мало, ибо англичане дают своим младшим сыновьям меньше, чем на чужбине принято давать незаконнорожденным, – но это к слову. Из Нюрнберга я направился в Аугсбург, а оттуда, взяв коня в городской извозчицкой конторе, – на запад Германии и далее, в Нидерланды . Миновав Линдау у озера под названием Акрониус, я поплыл на лодке в Костнец, что на рубеже между Германией и Швейцарией, а затем в Шафхаузен. Воды Рейна катили быстро, и я оставлял позади милю за милей, но Бог мой, что это было за путешествие! Оно едва не положило конец моим скитаниям. Я не страшусь воды, ибо знаю, что она является одной из необходимых частей сего подлунного мира, но наша стремящаяся вперед лодка так сильно кренилась на борт, что волны то и дело захлестывали ее; мы сидели мокрые по колени, а вода все прибывала да прибывала. И это еще пустяки. Вскоре нам преградила дорогу каменная ступень высотою локтей в пятьдесят; река свергалась вниз с грохотом, вскипая сплошной пеной, и меня охватил панический страх, что нас увлечет туда и мы найдем свою погибель в этом могучем бурлении. Однако я вспомнил Фауста и громко вознес молитву своему собственному ангелу-хранителю или демону; в тот же миг лодочник сбросил свое потрепанное одеяние, схватил веревку и поплыл к пристани, таща за собой лодку.. Я взял весло, и мы вместе с другим путешественником стали помогать вести лодку, подвергаясь постоянному риску утонуть: тогда мне чудилось, что смерть уже близка, но сознание этого лишь увеличивало мои силы. Наконец мы подошли к берегу, и нас выбросило на сушу. Каким благотворным оказалось это приключение: я ощущал себя гигантом, которому удалось пережить Потоп. Я воздел руки в молитве, но мне почему-то мерещился я сам, стоящий в лесу и осиянный светом; я пытался возблагодарить Господа за избавление от опасности, но слова не шли с языка – я онемел, точно в великом изумлении. |
