— Я знаю. Еще роща.

Не знаю, что заставило меня произнести эти слова, но они вызвали потрясающий эффект. Его лицо резко изменилось, черты стали жестче, челюсть застыла.

— Ты помнишь рощу?

— Нет. Колин рассказал мне о ней.

— Понятно. И что же он рассказал тебе?

— Только то, что она есть.

— Ну, имение наше большое, и нам принадлежат земли отсюда до Ист Уимсли. Со временем ты все это узнаешь. Я надеюсь, ты останешься здесь надолго. Я искренне надеюсь на это.

Опять парадокс: произнося эти слова, он явно этого не чувствовал.

— А, вот и Гертруда с твоим чаем. Хорошего сна, зайка, завтра все будет лучше.

Я смотрела, как он удаляется, и почувствовала себя немного лучше. Гертруда молча вошла с подносом, на котором стояли чайник, чашка, сахар и чашка со сливками. Возможно, это был плод моего воображения, но когда она поставила поднос на маленький столик у камина, а потом подошла поправить постель, у меня сложилось четкое впечатление, что она краем глаза наблюдает за мной. Или, скорее, что она очень хотела бы взглянуть на меня, но заставляет себя отводить глаза.

Слишком усталая для того, чтобы быть любезной, я напрямик выпалила:

— Гертруда, вы меня помните?

Она вдруг прервала свои дела и застыла, как статуя, над кроватью.

— Да, помню, мисс Лейла.

— Извините, я вас не помню, — я подошла поближе, чтобы встать напротив нее. — А вы давно у Пембертонов, Гертруда?

— Почти тридцать лет.

Она все еще не глядела на меня, застыв, как кошка перед прыжком. Мне пришло в голову, что это необычное поведение для женщины, которая, возможно, заботилась обо мне, когда я была ребенком. Она, казалось, почти боится меня.

— Спасибо за чай. Больше ничего не нужно.

Я смотрела, как она с трудом ковыляет к двери, на ее вьющихся волосах играл отблеск огня. Было ли что-то знакомое в этой странной походке? Наблюдала ли я ребенком за тем, как ходит Гертруда, удивлялась ли ее хромоте? Когда она открывала дверь, во мне мелькнуло одно чувство. Ощущение того, что я знала эту женщину раньше.

— Гертруда, а вы скучали по мне, когда мы уехали?

Она тут же обернулась, и я была удивлена, заметив слезы в ее глазах.

— Да, liebchen. — Ее губы дрожали, я не могла понять огорчения Гертруды.

— Мне хотелось бы снова поговорить о старых временах. Можем мы как-нибудь сделать это, вы и я?

— У меня скверная память, мисс Лейла. Боюсь, я вас разочарую.

— Мне так не кажется. Вы могли бы рассказать мне о моей матери и моем отце…

— Простите меня, мисс Лейла, но все это уже принадлежит прошлому. Красивую молодую женщину не должно занимать то, что уже прошло и закончилось. Простите, что я это говорю.

— Ну, если вы так считаете… — Я развела руки в жесте беспомощности. — А другие, они тоже так считают?

Она энергично кивнула.

— А семья когда-нибудь обсуждает прошлое?

Гертруда покачала головой.

— Понимаю. На самом деле я, конечно, совсем не понимала. — Благодарю за чай. Разбудите меня к завтраку, хорошо? Доброй ночи.

Дверь закрылась, и я осталась наедине с потрескивающим огнем и моей собственной пляшущей тенью. Если в моей жизни и бывали моменты, когда я чувствовала себя более одинокой, чем теперь, то я не могла их припомнить. Странная позиция моих родственников (если, конечно, я себе это не придумала) и странность Гертруды, как и новообретенная тоска по моему отцу, все это соединилось, чтобы вызвать у меня чувство пустоты и новый прилив меланхолии.

Комната была маленькой и чужой.