– Я знаю, – кивнул Дронго, – обычно мы рассчитываем интеллект по формуле «разум минус физическое совершенство». Нам кажется, что любой интеллектуал, претендующий на некие возможности, должен обладать тщедушным телом и внешностью придавленного своими возможностями Знайки из Солнечного города. Помните, была такая замечательная книга про коротышек и Незнайку?

– Помню, конечно, – улыбнулся Степанцев, – сам читал ее в детстве. Сколько лет уже прошло… Не меньше полувека. А вы ее помните?

– Во всех подробностях. Носов написал прекрасные книги. Особенно про путешествие на Луну. Первые опыты общения с капиталистами. Он как будто чувствовал, что произойдет в конце двадцатого века, когда люди начнут миллионами превращаться в обычных животных, оглупляемых телевидением и журнально-газетным гламурным валом. Но не будем отвлекаться. Итак, вы хотели со мной встретиться и для этого даже попросили академика Бурлакова дать вам мой номер телефона. Я могу узнать, чем именно вызван такой интерес?

– Да, конечно. Я поэтому и решил приехать именно к вам, – вздохнул Степанцев. Он оглянулся на Вейдеманиса.

– Это мой напарник и друг Эдгар Вейдеманис, – сообщил Дронго, – в его присутствии вы можете говорить обо всем.

– Я понимаю. Конечно, – Федор Николаевич нахмурился, характерным жестом поправил очки. – Дело в том, что я не совсем уверен, – сказал он, – но решил, что будет лучше, если я с вами посоветуюсь.

– Что именно вас беспокоит?

– Меня привели к вам странные обстоятельства, если не сказать больше. Возможно, трагические. Наш хоспис находится в Николаевске, это недалеко от Санкт-Петербурга. Не совсем обычный хоспис, вернее, не такой, как остальные. Вы наверняка представляете, как работает хоспис?

– В общих чертах. Признаюсь, что я не бывал в подобных местах.

– Вам повезло, – пробормотал Степанцев, – туда попадают люди на последних стадиях своих заболеваний. Одним словом – безнадежно больные, те, кого уже нельзя спасти. Четвертая стадия, самая разрушительная. Некоторые попадают к нам в уже бессознательном состоянии. Некоторые еще могут позволить себе «роскошь» провести в нашем заведении несколько месяцев. Мы стараемся изо всех сил – делаем все, чтобы облегчить их страдания. Иногда удается, иногда не очень. Иногда происходят срывы, в том числе и нервные. Иногда не выдерживает кто-то из персонала. Это тяжелая работа…

– Я был в лепрозории, – сказал Дронго, – там тоже нелегко. Но там хотя бы можно жить много лет. А в вашем заведении срок, очевидно, сильно сокращен…

– Вот именно. Больше года у нас никто не задерживается. Но я сказал, что у нас не совсем обычный хоспис. Дело в том, что наше учреждение создавалось как элитарный закрытый санаторий для сотрудников партийного аппарата. В восемьдесят пятом году было принято решение направлять сюда больных, которым уже нельзя помочь, чтобы не травмировать остальных. На Каширке тогда создавался крупный онкологический центр, но он занимался лечением больных, а у нас был этакий санаторий для самых безнадежных. Разумеется, тогда его никто не называл хосписом. Потом были девяностые, обычная разруха, все разворовали, унесли, санаторий даже успели приватизировать. Там большой участок земли, рядом подсобное хозяйство, лес, речка, чудесные места. Но хозяева оказались никудышные, основное здание было в таком ужасном состоянии, что требовался капитальный ремонт.

В девяносто девятом его выкупила администрация области, но ничего не успела сделать. Через несколько лет двое не самых бедных людей решили возродить санаторий.