– Смотри, сама признала…

– Конечно.

Спустя несколько секунд она снова осталась в одиночестве. Посмотрела на полыхающие золотом купола храма Христа Спасителя, покачала головой.

– Вот же ж… Всё по-своему норовит сделать. А то, что меня слепит, так ему всё равно. Ну, ничего, Гюрг, мы ещё поговорим…

И накинула на храм своё плетение.

Тамила сидела на балконе и молча смотрела на заходившее солнце. Тонкая сигарета в длинных пальцах тлела, выпуская сизый дымок. Во рту растеклась горечь табака с привкусом вишни. Мать всегда говорила, что курить такие сигареты могут только интеллектуалы, непризнанные гении и извращенцы. Тамила не относила себя ни к одной из этих категорий, однако мать периодически приписывала ей их все сразу.

– Ты могла бы быть учёным, – глухой голос матери, кажется, отталкивается от серых стен квартиры, дрожит, миг – и рассеется пылью. – Сколько собрала красных дипломов? Один, два? У тебя золотая медаль лежит в коробочке. Зачем?

Каждый разговор с ней – очередное напоминание, что из блестящего, талантливого ребёнка ничего не вышло. Ничего – это экономист, это цифры в глазах, это прокуренный голос, деньги каждый месяц, часть которых получает мать, и безразличие ко всем выговорам.

В гости к родителям Тамила старалась ходить нечасто. Собственные недостатки не казались столь удручающе огромными, когда глухой голос вновь начинал повторять:

– Ты бы могла… Ты же раньше… Почему же не сейчас?

Вопрос стекает расплавленным железом. После не остаётся ни мыслей, ни желаний – только пепел и пыль. Так бывает в местах, где века назад прошёл поток раскалённой лавы. В местах, где больше ничего не будет.

Сигарета догорела, кончики пальцев обожгло. Тамила поморщилась, потянулась за пачкой и достала новую. Налетел прохладный ветерок, шевеля каштановые волосы. Вся она – сухая, стройная, смуглая, с карими в черноту глазами. И движется резко и быстро, никакой пластичности и очарования. Да и… сложно быть нимфой в тридцать два. Уж скорее дриада, не старая, но уже не мечтающая о юности.

Тамила сделала глубокий вдох, только надышаться всё равно не вышло. Прохладный ветер, но какой… неправильный. Духота смеялась над людьми, ветер ничего не мог с ней поделать.

Щёлкнуло колёсико зажигалки, табачная горечь снова полилась вишнёвой горячей струёй в горло. Внизу слышался скрип ржавых качелей, ещё из тех, что поставили несколько лет назад. Металлический столб, еле крутящееся колесо на его вершине и две мощные цепи, прикреплённые к нему. На свободных концах цепей – узкие доски. Дети садились на последние, доисторические качели, которые начинали крутиться, хрипя от старости. Внизу вдруг звонко закричал ребёнок. Тут же раздался громкий окрик женщины:

– Борька, стой! Куда на дорогу?! Ну я тебя сейчас!

Ребёнок замолк, Тамила глянула вниз. Мальчик лет пяти растерянно стоял посреди дороги и смотрел на приближавшуюся женщину в зелёном платье. Из-за поворота, сверкнув фарами, будто хищник глазами в темноте, повернула приземистая машина.

«Идиот какой-то, – подумала Тамила, – фары не забыл включить, а объехать детскую площадку ума не хватило».

Машина рыкнула, молодая женщина ухватила ребёнка, моментально забыв, что хотела наказать, и метнулась в сторону. Машина на скорости пронеслась мимо. Женщина в зелёном не двигалась, молча глядя ей вслед.

Тамила чуть нахмурилась. Почему-то вспомнился вчерашний разговор в метро. Истеричная девица и старая сплетница – не та компания, о которой нужно думать. Разговор с ними был странным.

Украсть ребёнка. Она затянулась, выпустила дым. Таким может заниматься кто угодно. На органы там – или что-то иное.