В ответ он сухо хохотнул, а потом она услышала что-то похожее на эхо. Либо это дождь создавал помехи, либо на линии был кто-то еще.

Эми постаралась аккуратнее подбирать слова:

— Удобно ли будет, если я приду завтра?

Стейнер откашлялся.

— Мне нужно спросить у него.

— Вы ему ничего не сказали? И не показали мое письмо?

— Еще нет. В свете случившегося на прошлой неделе я полагал, что лучше подождать более благоприятного момента.

— Вы хотите сказать, что могут возникнуть какие-то проблемы?

— Надеюсь, что нет. Завтра я поговорю с ним и тогда, надеюсь, буду знать больше.

— До полудня я собиралась провести какое-то время в здании суда, но я могу приехать в больницу к двум, если вы будете на месте. Разумеется, я прежде позвоню.

— В этом нет необходимости. Если он не захочет, чтобы его уединение нарушалось, вы можете свободно нарушить мое.

Он хохотнул, она поблагодарила его, в трубке раздался щелчок — все это прозвучало почти одновременно. При этом звук был глухой, как из бочки, и Эми снова задалась вопросом, не подслушивают ли их.

Но кто она такая, чтобы возмущаться: разве не тем же самым она занималась за ужином? Вопрос, над которым стоило поразмыслить, — один из многих. Впрочем, сейчас первым делом нужно было достать из дорожной сумки вещи и разложить по соответствующим местам — в номере, в шкафу, в ванной комнате.

Занимаясь этим, Эми поймала себя на том, что пытается подавить зевок. Когда она сбросила туфли, ногам стало легче, однако усталость накопилась во всем теле, но ведь не избавишься же от него одним движением.

Да Эми и не собиралась избавляться от своего тела ни при каких обстоятельствах. Не без гордости она осмотрела себя, когда снимала макияж и раздевалась в ванной: для женщины, у которой позади двадцать шесть лет жизни, она выглядела очень даже неплохо. По крайней мере, ноги у нее были красивыми и достаточно стройными, чтобы она могла есть картошку фри без последствий для своих бедер. Эми показалось, что ее левая грудь слегка обвисла, но это лишь придавало ей более естественный вид. По крайней мере, никто не примет ее за продукцию Силиконовой Долины.

Правда, в последнее время никому не представлялось случая совершить подобную ошибку, и вот это было скверно. Она торопливо подавила эту мысль; не время и не место думать об этом. За окном по-прежнему лил холодный дождь. А здесь, в душевой, была теплая вода. Холодно ей вдруг стало от неожиданно пришедшего на ум сравнения того, что она в настоящий момент делала, с тем, что делала много лет назад Мэри Крейн, точнее, с тем, что делали в аналогичной ситуации с ней.

Сколько лет было Крейн, когда она умерла? Двадцать девять, насколько помнила Эми. Чтобы достичь этого возраста, ей нужно простоять под водяными струями еще два года. Более чем достаточно, чтобы принять хороший душ.

Теперь нужно было высушить волосы. Всего, что ей требовалось, она не могла захватить с собой — для этого либо сумка должна была быть вместительнее, либо фен поменьше. Затем пришел черед пудры, дезодоранта и свежей ночной рубашки для расслабленного тела; затем — время залезть под одеяло и бросить последний взгляд на часы, лежавшие на столике. Время узнать точное время.

Ровно десять. Просить, чтобы ее разбудили, она не стала; сама по привычке откроет глаза в семь утра.

Эми выключила лампу. В темноте стук дождевых капель почему-то казался громче. Может быть, к утру этот стук прекратится. Солнечные лучи совершенно бесшумны.

Ни единого звука больше не доносилось до нее, даже стука дождя. На мгновение перед ее мысленным взором вновь промелькнуло полотно дороги: она словно заново проиграла в уме весь многочасовой путь до Фейрвейла, а затем, перемонтировав и сократив, поместила его в микрочип своей памяти.

Потом и звуки, и образы, и ощущения исчезли.