Откуда было знать Альке, что стену, разделяющую смежную квартиру, давно снесли, и её заменила зелёная драпировка?

Её вырвало прямо на дорогой ковёр. Брызги попали Гризли на мокасин Mario Ponti. Он вынул влажную ароматическую (клубника, апельсин) салфетку, тщательно отёр узкий носок. На пахучую лужицу накинул раскрытый глянцевый журнал, прямо в блевотину модельной мордашкой.

Девушки щебетали, рекламно откидывая бриллиантовые волосы. Молодые люди докуривали пряные сигареты, переговаривались, потягивались: пора в ночной клуб. Кто-то уже разбирал в прихожей пальто. Гризли, затворяя балконную дверь, вдруг засмотрелся на сказочно крутящиеся снеговые хлопья. Недавно еще хрустальное звёздное, чёрное небо опустилось, побелело, всё пришло в движение и волновалось…

Он не удержался, вышел из прокуренной комнаты – и восторженно задохнулся. С наслаждением подставлял пылающее лицо под швыряемый ветром горстями снег, с трудом удерживался на ногах под игривыми, подначивающими толчками в грудь.

Точно счастливый, сильный, молодой ветер подначивал, вызывал на равный поединок соперника – тоже сильного, свободного, молодого, с развевающимися кудрями. Оба были независимы, прекрасны, сильны, оба ни в чём не знали отказа.

Очередная в его жизни 745-я (или 1419-я, он давно сбился со счета) помеченная (как он выражался) им девушка, одна из сидевших на ручке кресел, только что с обожанием засматривала снизу вверх в его скучающее неподвижное лицо.

… Все, кто находился в комнате, давно примолкли, и испуганно и напряжённо смотрели в одном направлении: на балконную дверь, из которой постепенно, с сухим ледяным шорохом, засыпало крупкой ковёр. Все ждали, что, насладившись тревогой, смятением и страхом друзей, из балконной пустоты, из сумасшедшей чёрно-белой круговерти вот-вот шагнёт смеющийся, в снегу, с развевающимися на ветру кудрями хозяин квартиры:

– Сюрпри-из!

Но балкон был пуст. Оборвавшиеся у перил в самом центре балкона, следы мокасин Mario Ponti хлопотливо заметал снег.

Одиннадцать лет назад полстраны прилипало к экранам посмотреть репортажи от театрального центра на Дубровке – они побивали в те дни самые рейтинговые шоу и сериалы. Обывателю, жующему и роняющему изо рта капусту, никогда было не прочувствовать того, что в этот момент переживали зрители мюзикла «Норд-Ост».

Глазовчанам Максиму и Андрею не пришлось ставить себя на место заложников. Они ими были.

В тот вечер, спустя 5-10 минут после начала второго действия, технический персонал из фойе через стеклянные двери мог наблюдать подбегавших с двух сторон к парадному входу людей – человек двадцать, в основном женщин. Их приняли за опоздавших: театр считался либеральным, «опоздунов» всегда впускали.

И даже когда вбежавший мужчина в камуфляже и маске прострочил вверх автоматной очередью и всем служащим приказал лечь на пол, руки на затылок – послушно легли на холодный пол. Подумали: «Операция по задержанию, ОМОН. Ловят кого-то». Через некоторое время женщины из нападавших обратились к ним вполне миролюбиво, с характерным акцентом:

– Поднимайтесь. Всё нормально.

Когда их ввели в зал, артистов уже согнали со сцены, в зале наблюдалась небольшая паника. Тем, у кого были мобильные телефоны, велено было оповестить знакомых и родственников о своём захвате. Начался другой отсчёт времени. Другая жизнь – в качестве заложников.

Максим позвонил не домой в Глазов (пусть хотя бы одной бессонной ночью для родителей будет меньше), а в общежитие. Террористы прошлись, всюду сшибая прикладами микрофоны и камеры. Только одна техническая камера, по которой менеджеры следили за качеством постановки, и которая находилась в малоприметном и малодоступном месте, продолжала фиксировать происходящее в зале.