Тетя Двося взяла в руки лэках, несколько минут смотрела на него, а потом растерянно спросила:

— А ты не ошибся? Это точно мне?

— Да, — как можно увереннее сказал я.

И тут тетя Двося сказала совершенно неожиданные для меня слова:

— А я ведь не еврейка.

— А кто? — я просто рот раскрыл от удивления.

— Ты не знаешь?

— Нет, — честно признался я.

— Я — немка, — сказала она.

Мне от ее слов стало как-то не по себе. Я до этого видел живых немцев только в кино. И знал о них только, что они фашисты. Но сказал совсем не про это:

— А почему вас зовут тетей Двосей? Двося — это еврейское имя!

— Так меня Хаим звал, — тихо сказала она, — и я привыкла. И все привыкли.

Я знал в нашем местечке одного Хаима. Он работал на почте шофером. Но он никак не мог придумать имя тете Двоси. Он был приезжий со Славгорода. А тетю Двосю звали Двосей до его приезда. Мне захотелось спросить, кто этот Хаим, что придумал ей имя. Но я не спросил. А тетя Двося в это время вспомнила, что надо в ответ на принесенный лэках давать свои сладости. Она засуетилась и поспешила на кухню, откуда вышла с большим тортом.

— Что бы и у вас был год сладкий! Как чувствовала что-то. Утром встала, и захотелось испечь Наполеон, — обрадованная сказала она, — я уже год, как не делала его. Кихлами с Дусей обходимся. А сегодня захотелось спечь, — повторила она и стала укладывать торт в мою корзинку.

— Весь нам?! — не поверил я своим глазам.

— Весь, — кивнула тетя Двося. — Кушайте на здоровье!

Никто нам никогда не давал в ответ на кусочек лэкаха огромный торт!

2

Солдаты Первой Мировой войны возвращались в местечко поодиночке. Возвращались по-разному. Кто с революционными лозунгами в голове и с шашкой на боку, как Мойша, сын местного богача Якова, кто на костылях и с котомкой за плечами, как Лейба, сын Авнера-молочника. Возвращение для многих растянулось на несколько лет, ибо подхваченные волнами гражданской войны, поделенные на красных и белых, втянулись солдаты в новые битвы, еще более безжалостные и кровавые. Каждого вернувшегося солдата — еврея в местечке, как и положено, обсуждали во всех еврейских домах. Правда, не очень долго, ибо события, поглощавшие все более местечко в бурные события тех лет, не оставляли время на мелкие разговоры. Но возвращение Хаима, сына местного ребе Аврума — Берла обсуждали почти год. И причин тому было немало: во-первых в Краснополье Хаима ждала невеста Хая-Цыпа, дочка уважаемого в местечке реб Иосла, и у них был эйврусин, еврейская помолвка, закрепленная родительским словом, во-вторых, Хаим вернулся из плена из неизвестного никому города Нюрнберга, и в-третьих, вернулся с женой, и жена Хаима не говорила ни по идиш, ни по-русски, хотя Хаим уверял всех, что она еврейка и зовут ее Двося-Берта, и в знак доказательства, что все у него с Двосей по еврейскому закону, показывал ктубу, брачное обязательство, скрепленное, как всем утверждал Хаим, личной подписью Нюрнбергского раввина.

Надо сказать, что у всех евреев в местечке семьи были большие, ибо как сказано в Торе, плодитесь и размножайтесь, но у ребе Аврума и ребеце Двойры был всего один ребенок. Родился он на третий год после хупы. И то, после того, как ездила ребесн в Вильню и получила броху, благословение, от Виленского гаона. Так же, как мучилась ребесн, ожидая три года ребенка, она мучилась три года, ожидая Хаима с фронта. Ложась спать, и вставая, она первое что делала, молилась за Хаима. И Бог внял ее молитвам. Радости ее не помешала даже то, что Хаим появился не один, а с женой.