— Я Вам могу чем-то помочь? — женщина медленно кивнула. Ее черты обострились, а взгляд приобрел ясность. Девочка невольно вздрогнула, увидев неистовую ярость, даже ненависть в этом казавшемся таким милым и несчастным лице. Темноволосая протянула вперед руку, показывая куда-то за Леркину спину:

— Найди его! — донеслось до нее. Девушка оглянулась. В нескольких метрах от дымящихся еще развалин она увидела несколько машин. Около одной из них столпились люди, человек пять, что-то живо обсуждая. Иногда их компанию сотрясал истерический хохот. Но незнакомка показывала на одного. Здорового такого, жирного. С тяжелым взглядом и улыбкой бульдога. Это ему все остальные что-то рассказывали, неистово лебезя и доказывая свою верность. А он уставился на белесые развалины и брезгливо кривился. — Найди его…

Лера перевела взгляд на незнакомку.

— Почему? Я не хочу этого, — она понимала, что происходит что-то ужасное. Вернее, нет, «ужасное» произошло, и этот жирный бульдог к нему причастен, и эта несчастная, дрожащая от ненависти и бессилия женщина. Они оба теперь на века связаны. Но при чем здесь она, Лера Ушакова?

Ее уже никто не слышал. И не спрашивал, хочет ли она, сделает ли она то, о чем ее просили. Просили? Или приказывали?

Белый пепел поплыл перед глазами, унося с собой вопросы, оставшиеся без ответа. Исчезла незнакомая женщина, толстый боров из богатой тачки, изувеченный дом, ворох детских игрушек и скорбный белоснежный медведь, остался лишь нестерпимый запах гари.

— Лера, Лерочка!!!

Плотный пар в ванной. Испуганное лицо мамы.

— Лера, что случилось? Тебе плохо? — мама перевернула ее на спину, подложила что-то мягкое под голову, укрыла голову прохладным, то и дело растирая онемевшие Леркины руки. — Потерпи, милая, «скорая» уже едет…

— Мама, зачем «скорая»? — Лерка попробовала сесть, но мама ее с силой уложила назад. Девочка оглянулась: она лежала в ванной на полу, прозрачная занавеска с дельфинчиками наполовину оборвана, несколько полок снесено вместе со всем их содержимым, вывалившийся из душевой кабины шланг неистово залил все кругом, наверно, сейчас соседи прибегут жаловаться.

Но вместо соседей появились врачи в толстых темно-синих комбинезонах, с большим оранжевым сундуком. Ее переложили на диван в холле, долго мерили давление, слушали сердце, светили в глаза, простукивали, похлопывали. В итоге сделали укол и велели спать.

Сквозь надвигающуюся пелену Лера слышала, как мама звонит на работу, и предупреждает, что ее завтра не будет, что дочь заболела, и снова та темноволосая, в длинной ночной сорочке и печально-требовательным взглядом где-то там, в глубине сонного марева.

Лера проснулась внезапно; вынырнула из забытьи, словно из глубокого бассейна. Мама задремала рядом, но тут же подскочила к дочери:

— Ты как?

— Нормально я, мам, правда, — и Лерка, повинуясь мягкому и повелительному жесту, снова легла на подушку. Она осторожно взглянула на часы: половина двенадцатого.

— Что случилось-то? Ты упала?

Лерка отрицательно покачала головой, мучительно соображая, что сказать матери. И та поняла:

— Что — ОПЯТЬ? — прохрипела она, медленно оседая в кресло. Ее и без того встревоженное лицо стало серым, а глаза наполнились слезами. Лерка кивнула. — Как это произошло?

— Не так, как обычно, мам. Вообще все иначе. Я была в душе, и тут смотрю — рядом со мной женщина незнакомая, темноволосая такая, и глаза у нее то ли печальные, то ли испуганные. Я из ванны выхожу, и оказываюсь не в нашей квартире, а где-то в другом месте, и вокруг — пепелище.