Лежа полураздетой на заднем сиденье его полицейского автомобиля, Джейн никогда не могла как следует расслабиться, особенно ее раздражал постоянно включенный микрофон, а также снующие туда-сюда машины. Подсознательно она догадывалась, что вторжение в их интимные ласки голосов полицейских и шума моторов распаляло Боба, что он всегда тяготел к садизму и заводился от ее беспокойства, что кто-то их может увидеть.

Через четыре месяца они поженились, и только в уединении спальни Джейн впервые испытала наслаждение от того, чем она занималась с Бобом.

Казалось, ему это тоже понравилось, по крайней мере в первое время его возбуждало, что жена начинала сама искать удовлетворение. Боб открыл ей глаза на многое, для нее – непривычное и экзотическое, на то, что и составляло любовную игру, о которой Джейн даже не подозревала.

Но по мере того, как она приобретала сексуальный опыт и ее желание активно участвовать в эротической игре росло день ото дня, Баб стал проявлять ревность, и его также растущие день ото дня подозрения знаменовали собой начало конца их семейной жизни…

Резкий автомобильный гудок отвлек Джейн от воспоминаний. Второй сигнал сорвал с софы в гостиной, где она лежа читала роман Мартина, и подтолкнул к окну. Ей в голову не могло прийти, кто там внизу так сгорает от нетерпения.

То, что она увидела, было как взрыв, и рука ее невольно схватилась за сердце.

Потому что за воротами стоял хорошо знакомый элегантный серебристый седан…

12

Мартин вернулся.

Джейн решительно подавила возникшую было волну радости, убедив себя, что ничего особенного не произошло. Он по-прежнему считает ее шлюхой, и если так, то единственная причина неожиданного возвращения очевидна. Ему снова захотелось заглянуть к шлюхе.

Жар ярости залил щеки Джейн. Ей оставалось только надеяться, что к ярости не примешалось что-то иное…

Сигнал между тем прозвучал еще раз, и Джейн в гневе выскочила на веранду, уперев руки в бедра.

– Да заткните же ваш чертов сигнал! – выкрикнула она на одном дыхании. – И убирайтесь!

Вместо ответа он не торопясь выбрался из машины и постучал в ворота.

– Они заперты, – продолжала Джейн все в том же повышенном тоне, – и таковыми останутся, сколько бы вы ни колотили.

На этот раз Мартин вдруг исчез из поля зрения, чтобы мгновением позже возникнуть на вершине потрескавшейся каменной ограды. Поза Мартина также не вызывала сомнений в обуревавших его настроениях, а руки столь же выразительно уперлись в бедра, как и у Джейн на веранде.

Вообще он выглядел потрясающе, не могла не признать Джейн. В уже знакомых ей черных брюках и рубашке на фоне набухшего тучами неба и качавшихся на ветру деревьев, Мартин всем своим видом выражал непонятную угрозу. Он явно прибыл не для того, чтобы принести радость, это было ясно без слов. Джейн внутренне содрогнулась.

– Как ты уже заметила, – наконец откликнулся он, и голос его заметно дрожал, – эти запертые ворота не в силах меня остановить. Не удержит и старая входная дверь. Будь же благоразумной, Джейн, дай мне войти. Уверяю, я не собираюсь тебя обидеть.

Интересно, что он понимает под «обидой», цинично подумала Джейн. Может быть, он не собирается обидеть ее физически, а как быть с душой, сердцем? Может ли он гарантировать, что не подвергнет их истязанию, если она все-таки разрешит ему войти?

– Видимо, мне уже не выйти за ограду, пока мы не переговорим, – подвела она итог их пикировки.

Джейн могла бы объяснить Мартину, что прекрасно все услышит и с веранды, а беседовать в доме необходимости нет, но вовремя прикусила язык. Если она не впустит его, он только заподозрит: ей есть что скрывать – и это была сущая правда. Лучше уж впустить, выслушать все, что он скажет, а затем холодно выпроводить.

Да, так будет лучше.