— Так всегда бывает? — спросила девочка.— Чем дольше болеешь, тем дольше поправляешься?

Селия кивнула и продолжила гладить Матта — сначала лицо, потом волосы, руки... Казалось, она пытается вернуть чувствительность его онемевшему телу.

— Тогда, наверное,— задумчиво произнесла Мария,— Эль-Патрон поправится только через много-много лет...

— Заткнись! — крикнула Селия так громко, что Мария испуганно вцепилась в подушку и уставилась на женщину округлившимися от ужаса глазами.— Никогда так не говори об Эль-Патроне! Замолчи!

Селия замахнулась на девочку фартуком, и та убежала прочь.

Матту стало жалко Марию. Он нарочно напряг мышцы, стал как деревянный, чтобы Селии было труднее одевать его, но Селия не стала сердиться. Только обняла его покрепче и запела его любимую колыбельную: «Буэнос диас палома бланка. Ой те венго а салудар». Матт вздрогнул. Эта песенка посвящалась Святой Деве Гвадалупской, которая любит всех добрых и ласковых и которая присматривала за ним в тюрьме. Он понял, что ведет себя нехорошо, и снова расслабился.

— Вот молодец,— похвалила его женщина.— Ты мой славный малыш, я тебя очень люблю.

Когда она попыталась вывести его на улицу, Матта охватил ужас Ему было уютно в его старой постели, с плюшевыми игрушками и потрепанной книжкой про Педро Эль-Конехо. Он держал ставни закрытыми, хотя окна выходили в красивый огороженный садик. Ему не хотелось пускать в свою жизнь ничего нового, пусть даже очень красивого.

— Не бойся. Я никому не дам тебя в обиду,— сказала Селия и взяла его на руки.

Матт еще ни разу не видел фасада Большого дома при свете дня. Его очаровали усыпанная гравием подъездная площадка и статуи пухлых младенцев с короткими крылышками. Посредине лужайки темнел пруд, заросший водяными лилиями. Из глубины неторопливо поднялась большая рыба и посмотрела на Матта круглыми желтыми глазами. Матт схватил Селию за руку.

Они прошли между стройными белыми колоннами и очутились на веранде, откуда вниз, к подъездной площадке, сбегала широкая мраморная лестница. На веранде выстроились все домочадцы: по одну сторону слуги, по другую — Семья. Матт увидел вытянувшихся по струнке Стивена, Эмилию и Марию. Мария попыталась сесть, но Эмилия рывком подняла ее на ноги. Потом Матт увидел, как Том взял Марию за руку, и вспыхнул от гнева. Как он смеет дружить с ней! Как смеет она дружить с ним! Если бы у Матта был еще один червивый апельсин, он не задумываясь опять запустил бы им в Тома, и будь что будет!

Эль-Патрон сидел в инвалидной коляске, ноги его укутывало давешнее цветастое одеяло. По бокам внушающей уважение грудой мышц высились два здоровяка — их Матт уже видел,— а чуть сзади стоял Виллум в сером, теплом не по сезону костюме. Его лоб блестел от пота. Розы нигде не было видно.

— Подойди сюда, ми вида,— сказал Эль-Патрон.

Было в голосе старика, едва различимом среди оглушительного щебета птиц и журчания фонтанов, нечто такое, что, несмотря на всю кажущуюся его слабость, намертво приковывало к себе внимание, заставляло беспрекословно повиноваться. Селия опустила Матта на землю.

Матт подошел к креслу на колесиках. В Эль-Патроне ему нравилось все: голос, форма лица, глаза, цветом напоминавшие темный пруд с притаившимися в глубине рыбами.

— Познакомь его с Семьей, Виллум,— велел старик.

Рука врача была влажная, и Матт вздрогнул от отвращения. Сперва его представили мистеру Алакрану — тому самому свирепому великану, что вышвырнул Матта на газон в первую ночь. Великан оказался отцом Бенито, Стивена и Тома. Бенито, как ему объяснили, уехал в колледж и Матт познакомится с ним в другой раз. Мистер Алакран посмотрел на Матта с нескрываемой ненавистью.

Фелисия, супруга мистера Алакрана, оказалась хрупкой женщиной с длинными нервными пальцами. Врач сказал, что когда-то она была знаменитой пианисткой, но из-за болезни была вынуждена оставить сцену.