«Дорогая, она ушла, она не вернется».

В затянувшемся молчании Хэнк обнял дочь. Она прижалась щекой к мягкой фланели его клетчатой рубашки. Ей хотелось попросить у него совета, услышать какую-нибудь успокаивающую мудрость, которую она могла бы взять с собой в свою одинокую спальню и держаться за нее. Но у них были не такие отношения. Хэнк всегда чувствовал себя не в своей тарелке, когда от него требовался мудрый отцовский совет.

— Он вернется, — тихо сказал он. — Мужчины порой бывают чертовски глупыми. Но Блейк поймет, что он натворил, и вернется, будет умолять тебя дать ему второй шанс.

— Ох, папа, хочется в это верить.

Хэнк улыбнулся, явно ободренный тем, как подействовали на дочь его слова.

— Поверь мне, Энни, этот мужчина тебя любит. Я это понял, еще когда увидел его впервые. Я знал, что ты была слишком молода, чтобы выходить замуж, но ты была разумной девушкой, и я сказал себе: «Вот парень, который позаботится о моей дочери». Он вернется. А теперь, как насчет того, чтобы расположиться в твоей прежней спальне, а потом достать старую шахматную доску?

— Это было бы прекрасно.

Отец взял ее за руку. Они вместе прошли через гостиную и поднялись по шаткой лестнице на второй этаж. У комнаты Энни Хэнк остановился, повернул ручку и толкнул дверь. Золотисто-желтые обои на стенах были освещены последними лучами заходящего солнца. Цветочный рисунок на обоях, выбранный когда-то давным-давно любящей матерью, был явно детским, но ни Энни, ни Хэнк не стали ничего менять. Даже когда Энни уже вышла из детского возраста, им и в голову не приходило отодрать старые обои. В комнате господствовала белая железная двуспальная кровать, застеленная желтыми и белыми стегаными одеялами. Рядом с узким окном стояло плетеное кресло-качалка. Отец сделал его к тринадцатому дню рождения Энни. «Ты уже большая, — сказал он тогда, — тебе нужно взрослое кресло». В юности Энни провела в этом кресле много времени, глядя за окно, когда не спалось, вырезая из журнала для подростков фотографии знаменитостей, сочиняя восторженные письма киноактерам и мечтая о мужчине, за которого она когда-нибудь выйдет замуж.

«Он вернется». Она куталась в слова Хэнка, как в шаль, отгораживаясь ими от мрачных мыслей. Она отчаянно хотела, чтобы отец оказался прав. Потому что, если он ошибся, если Блейк не вернется, Энни не представляла, что ей делать и где ее место.

5

Ночь прошла беспокойно. Энни несколько раз резко, словно от толчка, просыпалась в отголосках собственного плача, простыни сбивались вокруг ее ног, влажные и пахнущие чем-то кислым. Последние четыре дня она бродила по дому, как привидение, не находя себе места. Она редко отваживалась отойти далеко от телефона.

«Энни, я совершил ошибку. Я прошу прощения. Я тебя люблю. Если ты вернешься домой, ко мне, я никогда больше не буду встречаться с Сюзанной».

Энни ждала этого звонка целыми днями, а когда наступала ночь, забывалась беспокойным сном, и этот звонок ей снился. Она знала, что должна что-то делать, но понятия не имела чтó. Всю жизнь она заботилась о других, старалась создавать идеальные условия для Блейка и Натали, и теперь, оставшись одна, она чувствовала себя потерянной.

«Ложись и спи». Вот оно. Энни снова забралась под пуховое одеяло и уснула.

В дверь постучали.

— Я скоро выйду, — пробормотала Энни и потянулась.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Хэнк. Он был во фланелевой рубашке в красную и голубую клетку и в выгоревшем, покрытом пятнами комбинезоне, это была своего рода его униформа, в которой он почти сорок лет ходил на лесопилку. Хэнк держал поднос с едой, в его прищуренных глазах и чертах лица читалось неодобрение. Он осторожно поставил поднос и подошел к кровати.

— Паршиво выглядишь.