В прошлом году, несмотря на успех Всемирной выставки, ветер стал менять направленно. Ореол славы префекта значительно поблек. За пятнадцать лет ужасных разрушений неудовольствие парижан сильно возросло. Я читала в прессе безжалостные статьи о префекте крайне ядовитых авторов Пикара и Ферри. Казалось, всех интересует, как финансируются эти преобразования, и тревожит размах работ. На каком основании господин префект сровнял с землей остров Сите или развязал массированное разрушение Латинского квартала? Как удается ему финансировать эти работы? И потом, понимаете ли, в самый разгар этой бури префект совершил два ложных шага, которые, возможно, отразились на его репутации. Будущее покажет, так ли это.

Первая ошибка касалась нашего Люксембургского сада. (Мой горячо любимый, как бы вас все это возмутило! Я легко могу себе представить вашу реакцию, если бы за чашкой утреннего кофе вы прочли в газете зловещий декрет, написанный как ультиматум.) Был холодный ноябрьский день, и пока я проглядывала газетные новости, Жермена разводила огонь в камине. Люксембургский сад будет урезан на десять гектаров, чтобы улучшить движение по улице Бонапарта и улице Феру. Прекрасный питомник в южной части садов будет уменьшен в силу тех же причин. Я поспешно вскочила, чем вызвала удивление Жермены, и бросилась вниз, к моей цветочнице. Александрина ожидала в это время важную поставку.

— Не вздумайте сказать, что вы и сейчас согласны с префектом, — недовольно проворчала я, сунув газету ей под нос.

Я была в такой ярости, что едва не топала ногами. По мере чтения статьи Александрина менялась в лице. Она ведь горячо любила природу.

— О, это ужасно! — воскликнула она.

В тот день, несмотря на холод, недовольные собрались возле ворот сада в начале улицы Феру. Я тоже пришла туда вместе с Александриной и месье Замаретти. Очень быстро собралась настоящая толпа, и потребовалось присутствие жандармов для сохранения общественного порядка. Студенты скандировали: «Люксембургский сад должен жить!» Среди присутствующих лихорадочно распространялись петиции. Неловко, не снимая перчаток, я подписала, кажется, три петиции. Нас воодушевляло, что парижане всех возрастов и всех сословий собрались на защиту своего сада. Возле меня одна элегантно одетая дама обсуждала событие с каким-то лавочником. Мадам Паккар вместе со служащими гостиницы тоже были здесь. Мадемуазель Вазембер пришла под руку с двумя кавалерами. И издалека я заметила прелестную баронессу де Вресс и ее супруга. Их дочки шли в сопровождении гувернантки.

Теперь улица Вожирар была черна от народа. Как, скажите на милость, мы вернемся назад? К счастью, рядом с Александриной и месье Замаретти я была в безопасности. Все, кто был не согласен с префектом, пришли туда. Какое прекрасное чувство! Он услышит о нас завтра утром, когда вместе со своей командой будет просматривать газеты в поисках своего имени, потому что ходила молва, что это его первое занятие по утрам. Он услышит о нас, когда у него на столе начнут скапливаться наши петиции. Как он тогда посмеет урезать наш сад? С этим местом, с его дворцом, фонтанами, большим бассейном, статуями и цветниками нас связывают совершенно особые, личные узы. Этот мирный сад являлся символом нашего детства, нашей памяти. Мы слишком долго потакали ненасытным амбициям префекта. На этот раз мы воспротивимся. Мы не позволим ему прикоснуться к Люксембургскому саду.

Несколько дней подряд там собиралась все более многочисленная толпа. Все множились петиции, и в газетах появлялись статьи, жестко критикующие префекта. Студенты подняли бунт, сам император был вынужден столкнуться с толпой, когда он приехал, чтобы присутствовать на спектакле в театре «Одеон». Сама я этого не видела, но обо всем узнала от Александрины.