КУПАТЬСЯ

Тогда залез в ванную и долго не вылезал.

Стефанов трижды через дверь спрашивал, скоро ли, и вообще, не случилось ли чего?

Я не отвечал. Я сидел в ванной и рыдал. Беззвучно плакать не получалось – рыдания содрогали, взбалтывали и мутили меня. Тем более, время от времени меня кидало на стены, и с них падали разные предметы: пластмассовые крючки, полотенца, зубные щетки, два обмылка, тюбики с пастой, шампунь, новенький станок для бритья… Наконец, сорвалась сама полка, и вслед за ней разбилось зеркало.

Стефанов застучал кулаком по двери, но я, собравшись, тихо ответил, что всё в порядке. Старик не поверил и стучал еще, прося выйти, но я во весь напор врубил воду и заткнул уши.

Скоро вода выбралась прозрачным холмиком через край. Пришлось встать и раздеться. Мокрую одежду я бросил на пол, не выжимая, потому что уже все равно. Плач кое-как истощился, и я теперь временами только взревывал, будто икая. Очень странные ощущения, которые никак невозможно было унять.

О чем я думал тогда? Не важно. Наверное, ни о чем не думал. Хотелось только остаться в ванной навсегда, чтобы уж наверняка не пришлось думать. Спазмы всхлипов не унимались, и я решил, что надо что-то сделать, чтобы их прекратить.

Я вспомнил, что икота проходит от воды, и стал пить прямо из ванны. Пил сначала пригоршнями, а потом без обиняков припал к поверхности, протяжным глотком оттягивая приближение нового всхлипа. Вода мне показалась очень вкусной, я пил и никак не мог напиться, но, все-таки всхлипнув, поперхнулся и закашлял.

Спазмы так и не унялись, и я стал просто лежать в ванной. Тело мое вздрагивало, как крепкое судно от очередного, но все еще не смертельного попадания.

Видимо, вода уже пробралась, просочившись, в комнату, так как послышался плеск снаружи и какая-то возня вокруг и поверх этого плеска.

Я прислушался. Стефанов, то причитая, то возмущаясь, толкал по полу и громоздил на обе кровати мебель, спасая ее от наводнения.

Я проверил, на полный ли оборот открыты оба крана. Убедившись, попробовал их сорвать напрочь. Медные вентили никак не сворачивались, я стал бить по ним ногой. Только погнул.

Всхлипы регулярно выворачивали меня наружу. Должно быть, лицо мое при этом страшно изменялось, и я зачем-то подумал: как хорошо, что разбилось зеркало. Не думал, что окажусь такой плаксой.

Тем временем вода снаружи ванны добралась до половины ее высоты. На дне этой подводной мелкоты красиво лежали упавшие со стен предметы. Бритвенный станок находился на дне дважды, помещаясь на зеркальном осколке.

Глядя на эти остатки крушения, я вообразил себя подводным археологом, и такое забегание вперед – прочь от себя – мне пришлось по душе: призраком облегчения…

И еще я бесполезно подумал: все-таки это замечательно, что пол здесь мраморный – вода на нижний этаж протечет не скоро.

Стефанов затих, под конец прогрохотав в три приема дровами для камина.

Не прекращаясь, меня донимали всхлипы. Я попробовал расслабить мышцы и для этого, вдохнув и всплывая, расправил вдоль роста тело – так, как если бы я сплавлялся по течению реки, повернувшись на спину. На какое-то время это помогло. Стараясь продлить облегченье, я закрыл глаза и стал представлять над собою небо, высокий берег, деревья, тихо смещающиеся в вышине их макушек, – и постепенно добрался до того места, где меня вдруг настигла и стала медлить в обгоне баржа, появившись насыпью белого, как соль, щебня – из затылочной области моего стороннего зрения. Наконец показался куцый буксир. На его палубе, колышась, надувалось сохнущее белье; стоял стол с самоваром, за ним мужчина пил чай из мятой алюминиевой миски, держа ее, как пиалу, в раскрытых пальцах; подле стола были приделаны к трубе качели – на них, смеясь, раскачивалась девочка.