|
Где компания, там и он. А ребята, знаете, какие болтуны бывают: говорит, говорит, трещит, вертится туда-сюда и смеется, и зубы скалит, и хвостом, и крыльями, - сорока, настоящая сорока. Другие, допустим, поменьше разговаривают, а все-таки... А Сенька как-то умел без слов. Стоит, слушает, к тому чуть-чуть повернется, к другому. С лица он всегда был румяный, брови густые, черные. Как-нибудь там егозить или суетиться он никогда не умел. И смеяться как будто не смеялся, а все-таки смотришь на него и видишь: улыбается человек, а почему видишь, ни за что не разберешь, по краскам, что ли, по румянцу, а кроме того, и губы у него иногда морщились. Думаешь, сейчас что-нибудь скажет, но только это редко бывало, чтобы он в самом деле сказал.
Мы любили ходить слушать, как Сенька перед заведующим "отдувается". Приходилось все-таки. Заведующий ему: - Это ты неправильно сделал, результаты нехорошие получились. А Сенька? А Сенька молчит. Заведующий присмотрится к нему и снова начияает: - Надо лучше разбираться, товарищ Дружиов, нельзя так... Надо точнее, гораздо точнее, понимаешь? Молчание. - Понимаешь? И вот Сенька, наконец, отвечает: - Да. И заведующий на него смотрит, и мю смотрим, и видим, что и этом одном слове Семен больше сказал, чем другой в целой речи наговорит. Видно, что Семен действительно согласен, что он все понимает. Не такой он человек, чтобы зря свое "да" потратить. Учился Семен на "отлично" и работая по-стахановски. А если приходилось ему где-нибудь старшим быть или бригадиром, так уже кругом никаких разговоров не было. Хватка у него была железная: посмотрит только удивленно, поднимет одну бровь, и каждый понимает, что разговоры кончены. В этом году он приехал в Москву, а нас здесь целая кояопия - бывших колонистов. И вдруг узнаем, едет Семен Дружное получать орден. Конечно, чествовать. Встретили, обнимались, целовались и спрашиваем, за что орден. А он молчит. - Да говори, это же ни на что не похоже! Пришлось ему все-таки разговориться: - Да... за боевую подготовку. - Ну? - Я же сказал. - Ничего ты не сказал... Какая боевая подготовка? Что ты сделал? Летаешь? На чем летаешь? - Эсбэ. - Скоростной бомбардировщик? - Угу. - И что? А он поднял руку, повертел пальцем в воздухе, пойми, что это значит: мертвая петля или штопор, или какое-нибудь там скольжение. Так ничего и не добились. Не за один день, постепенно все-таки кое-что выяснили: отпуск у него на два месяца; бабушка его еще жива и живёт с ним при каком-то аэродроме; хочет Семен побродить по музеям Москвы. Мы вообразили, что он нуждается в нашей помощи. Но однажды он остановился против одной церкви на Ордынке, посмотрел, помолчал и вдруг говорит: - Шестнадцатый век, вторая половина. Мы прямо в восторг пришли, хором потребовали объяснений, кричали, просили, но добились только одного слова: - Шатровая. Показал рукой и пошел дальше. Больше всего приставал к нему Виталий Горленко. Виталий теперь авиаконструктор, до зарезу ему нужно было узнать мнение Семена насчет прицельного аппарата для бомбометания. На разные лады расспрашивал: - А может, так удобнее? А если отсюда залезть? А с этой стороны неудобно? А если такое приспособление? Семен внимательно выслушал все его вопросы, потом молча достал карандаш и бумагу, оглянулся, дернул Виталия за рукав и потащил его в самый дальний угол. А ведь мы его друзья уже десять лет. С Виталием он, представьте себе, разговаривал долго, доносились до нас отдельные непонятные слова: "угол перемещения", "инерция будет мешать". Кончили они совещание, мы и говорим: - Что ж ты нам не доверяешь? - Доверяю, - говорит. - Так почему? Подумал немного, улыбнулся даже, сказал: - Доверяю, что из любопытства спрашивать не будете. |
