– Не твое дело.

Он тянется к холодильнику за пивом, и в этот момент вваливается мама. Я нехотя перевожу на нее взгляд и вижу то, что и всегда: размазанные кричащие тени, полопавшиеся сосуды глаз, помада размазалась на пол лица. Она порывисто смахивает слезы и тихо шипит себе что то под нос, наверняка проклинает этот день, этого мужчину, этот дом. Но не думаю, что папе интересно. Захлопнув холодильник, он открывает банку с пивом – та щелкает с пронзительным звоном – и поворачивается к маме лицом.

– Чего уставилась?

– Ты не должен был рассказывать обо всем Сьюзи. Не должен выставлять нас…

– Я буду делать то, что хочу, рот закрой, ясно? – Он взмахивает рукой, пиво льется на пол, а я крепко зажмуриваюсь. – Ты трахалась с ее мужем и со мной трахалась. Ты со всей школой трахалась, Мэндис, поэтому просто закрой свой рот и не капай мне на мозги, уяснила? Ты поняла?

– Натан, прекрати, прекрати орать! Прекрати!

Они взвывают, как дикие животные, а я незаметно поднимаюсь из за стола и бреду к выходу. Не могу это слушать, не могу там даже находиться. Бывает, тебя мутит от одного лишь звука чьего то голоса. Именно так я переношу голос отца: ядовитый и хриплый, как у заядлого курильщика.

Собираюсь подняться к себе в комнату, как вдруг замечаю у двери стопку писем. Не знаю, что на меня находит. Ор за спиной превращается в тихое жужжание, которое сейчас не имеет никакого значения.

– Вот черт, черт! – Я пулей бросаюсь к двери. Падаю на колени и дрожащими пальцами перебираю конверты. Счета, счета, счета…

«ЙЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ».

На конверте расписными огромными буквами вычерчен девиз университета:

Lux et Veritas – «Свет и Истина».

Я буквально задыхаюсь, попросту не могу дышать. Наверное, так себя ощущают те, у кого решается очень многое. Такой важный момент, а я даже языком пошевелить не могу. Разглядываю листок и не понимаю: что это? Шанс? Цель? Тот самый смысл?

Разрываю конверт и достаю письмо. Глаза моргают часто часто, и я боюсь, что взлечу ненароком, но я не взлетаю. Я опадаю, как опадают листья осенью. Или как с неба на нас валятся дождевые капли. Или как бомбы, которые бросают на жилые дома. Я опускаю руки, а взгляд поднимаю вверх, как будто ищу ответ где то там, над головой. Но я его не нахожу.

«Уважаемая мисс Реган Анна Баумгартен,

мы рассмотрели ваше предложение и вынуждены его отклонить.

С наилучшими пожеланиями,

Мэрилин Итон».

Не знаю, что хуже: то, что меня сочли неподходящей кандидатурой, или то, что меня навсегда заперли в этом месте. Янгстаун – мой дом, моя клетка.

Неожиданно до меня доходит, что всё кончено. Что я навсегда здесь останусь и буду свидетелем этих скандалов вечно, и я стану слушать этот ор и купаться в этой вони – и ничего не изменится. Никогда.

– Что это у тебя? – взвывает отец за спиной. Он вырывает конверт из моих рук так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Испуганно оборачиваюсь, а у него уже не лицо, а рожа, налитая злостью. Из ноздрей вылетает горячий воздух. – Какого хрена?

Он переводит на меня желтоватый взгляд. Только дети алкоголиков поймут, что я имею в виду. Желтый взгляд, не в плане, что его глаза наливаются огнем. Просто глазные яблоки кажутся изношенными, мутными и грязно желтыми, как цвет пива, которым отец наливает себе брюхо.

Хотите верьте, хотите – нет, но ответить мне нечего. Я просто смотрю на него, а он – на меня, и это самый долгий зрительный контакт, который произошел у нас за год или за два. В конце концов, он делает то, что всегда делает. Размахивается и хорошенько ударяет меня по лицу.