– Подушка, твоя подушка, Саид. Она была вся в рвоте. И, почему-то лежала не на твоей кровати, а на окне рядом с постелью отца. Я только одного не понял, зачем? Поэтому и ушел в тайгу – думается легче.

– А сейчас понял, зачем?

– Да. В тебе живет зверь, и многие поступки ты сам не можешь объяснить.

– Многое же ты надумал. А хочешь, я скажу тебе. Как можно уважать человека, который боится вернуться на свою Родину. Который единственного сына обрек на прозябание в дыре. Как вообще можно жить чужим среди чужих. Видите ли: убьют родственники. Трус. Если бы не его трусость, разве надо мной измывались бы сверстники не моей крови. Он шарахался от собственной тени. Вместо того, чтобы отвезти меня в теплую страну с голубыми куполами мечетей, с прозрачной водой в арыках, где я встретил бы лучшую в мире восточную жену.

– Заткнись, Саид, жить тебе осталось совсем немного. А сейчас помолчи. Я устал от твоей болтовни.

Километра полтора они шли в полном молчании. Скоро должна была показаться дорога. Саид лихорадочно соображал. Умилостивить сурового стража невозможно. Бить на жалость глупо. Напасть самому, улучшив момент, но как? В этом костистом старике чувствовалась не просто сила, а какая-то страшная, нечеловеческая мощь. На помощь пришли восточные гены – попробовать перехитрить.

– Дед, живот крутит, пусти под кустик. Приведешь обдерьмованного. Хоть смерть в чистых штанах дай встретить.

– Садись на пень, чтоб я видел и сверкай к лесу задом, а ко мне – передом.

Не дойдя двух шагов до положенного пня, Саид схватился за живот и повалился на землю, потому что именно в этом месте обнаружил камень величиной с кулак.

– А ну встать, гаденыш подколодный! – Филипп Васильевич, взяв ружье наперевес, приблизился. Омаров чутким слухом определил, что курок дед взводить не стал.

– Встаю, встаю. Медвежья болезнь от страха чуть на месте не случилась.

В следующий миг беглец, резко развернувшись, отвел ствол левой рукой, а правой метнул камень в лицо деду. И, рванув с места, побежал, петляя между деревьев. Сзади грохнул выстрел. В полуметре срезало ветку.

«…Хорошо я ему угодил. Теперь уйду. Да не просто уйду…» – Саид, еще до конца не веря удаче, бежал и бежал, задыхаясь то ли от движения, то ли от пузырившегося в крови адреналина.

Старый Филипп через пару секунд после полученного удара уже готов был стрелять, но кровь, хлынувшая из рассеченной брови, залила правый глаз. И он промахнулся. Наскоро залепив рану подорожником, старик двинулся за беглецом, держа ружье наперевес… Бежать ему только к котомке и ножу. Больше некуда. Эх, старый дурак, надо было нож забрать. Думал, потом вернусь, а вона, как бывает… Он шел к месту, где лежал убитый конь, мягко, не торопясь, готовый среагировать на любой звук. Глаза слезились от напряжения. Неожиданно между лопаток кольнуло, словно раскаленной иглой, и в тоже мгновение зеленый, пушистый мох бросился в лицо. И для деда Филиппа наступила ночь.

Саид, спрыгнув с толстой ветки, подошел к поверженному, который лежал ничком, неловко вывернув шею, с ножом в спине. Хотел было выдернуть из тела оружие, но передумал… Так победа красивее выглядит. Пусть остается с ножом. А неплохо он меня научил метать!.. Взяв свою котомку и ружье деда, Омаров-младший растворился в зеленой, непроглядной чаще леса.

Дальше следы Саида Шухратовича Омарова, круто петляя по жизни, ведут в десантное училище. На две трети мечта северного сироты сбылась: он стал воином, да еще каким, а что касается формы – лучше не бывает. Осталось третье – деньги. Но деньги хотелось заработать любимым делом, т. е. войной. Блестяще закончив училище, он сам написал рапорт с просьбой отправить его для исполнения интернационального долга в республику Афганистан.