Местная бизнес-элита (а по совместительству разномастные чиновники) этакого окаянства не вынесла, Никольского пытались устранить. Сначала увещевать пробовали добрым словом, отправив смотрящему что-то вроде «черной метки», но тот предъяву проигнорировал, объявив в отместку что-то вроде тринадцатой зарплаты — лишний взнос, который требовалось передать его курьерам. Кто-то передал, а кто-то предпочел скинуться на специально обученного человека, чьей специальностью было решение таких вот проблем. Метод был прост — девять граммов свинца в жизненно важные органы, и скоро в город вернулись лихие 90-е. В Никольского стреляли три раза, но он, как заговоренный, уходил от пуль, потерял двух телохранителей и одну машину, что подорвалась прямо у ворот его загородного дома. Никольский снова вышел сухим из воды, и тогда «карбонарии» сменили тактику и нанесли решающий, как им казалось, удар: средь бела дня в людном месте убили одну из ключевых фигур в свите Никольского. То ли главного бухгалтера, то ли казначея местного «крестного отца» тупо застрелили у подъезда, причем исполнили так грязно и кроваво, что жертву опознали по одежде, а на всякий случай еще и по ДНК. Ответки не последовало, «заговорщики» расслабились, решили, что Никольский достаточно напуган, когда их накрыло.

Месяца через полтора по городу пронеслась череда смертей, вызывавших новую волну слухов и домыслов, но все поняли все верно: Никольский провел нечто вроде зачистки среди «бунтовщиков». Неуловимый киллер отстреливал их, как уток на болоте, не помогали ни бронированные авто, ни охрана, ни комплекс мероприятий, позволяющий «объекту» унести ноги с линии огня. Пять роскошных похорон в течение месяца умерили пыл оставшихся пока в стороне от самой крупной за последние полтора десятка лет разборки, потом все улеглось, а потом началось по новой. Но на этот раз дорогие гробы заказывали для родственников усопших, причем кровных — сыновей, отцов, сестер и братьев, и был тут один нюанс. Киллер оказался личностью творческой, к делу подошел с выдумкой, оставив после себя неизгладимую память. Все «объекты» скончались от пулевого ранения в висок или в лоб, а вот родственникам убийца стрелял строго в затылок, от чего выходное отверстие от пули помещалось на лице, придавая покойникам вовсе уж не привлекательный вид.

И снова дважды объяснять не пришлось, ошалев от такой истинно средневековой манеры решать вопросы, уцелевшие смиренно поклонились смотрящему и впредь исправно платили оброк в оговоренных размерах и в установленные сроки, не желая повторить судьбу несчастных. С той поры в городе было тихо, благолепно и симметрично, каждый сверчок знал свой шесток, Никольский царствовал безраздельно, отдавая приказы мэру, прокурору и прочей прислуге помельче.

Васька снова глянул на часы и повторил:

— Я все помню, Денис, я отдам. Подожди.

Денис откинулся на стуле, покачался на двух ножках, вернулся в исходное и сказал, стараясь держать лицо и не орать:

— Пофигу мне, Вася. Деньги мне сегодня нужны. Матери на операцию.

Последнее говорить не хотел, само вырвалось, Васька глянул мельком на Дениса, еле заметно скривился, точно от нетерпения, и ответил:

— Сочувствую. Но помочь пока ничем не могу. Извини, давай поговорим через месяц.

Чувство было такое, точно сугроб головой прошиб, плотный сугроб, весенний. Мутно было в голове, мутно перед глазами, мутно на душе. Даже не сугроб — стенку не особо прочную прошиб, но, кроме душной темноты, нет за ней ничего, пусто там, как в космосе. Васька деньги не отдаст, это и кошке ясно, будет юлить, выкручиваться, сказки сказывать, но не отдаст. В другое время Денис бы плюнул, решив не связываться, но случай был не тот, не имел он права уйти отсюда с пустыми руками. Васькиного долга с лихвой хватит и на операцию, и на лекарства, и на санаторий после всех мук, что матери в больнице предстоят, онколог очень этот санаторий советовал…

Денис поднялся со стула, аккуратно задвинул его на место и сказал:

— Ладно, уговорил.