Наконец Владик приходит мириться. Но все то же «что-то» мешает Альке с ним заговорить. Она молчит, разглядывает то свои ноги в валенках, то Владиковы – в кедах. Но потом Владик обязательно что-нибудь забавное скажет, и Алька засмеется. Тут уж он хватает ее на руки, подбрасывает к потолку несколько раз. Алька хохочет на весь театр, да так, что у нее бока начинают болеть. И дальше все совсем хорошо: и чай, и капустный пирог, и довольная Владиком Варя.

Самый большой недостаток у перерыва, что он заканчивается. Начинается репетиция, и всем опять не до Альки. Она слоняется за кулисами, а потом незаметно пробирается в карман, хотя ходить туда ей строго-настрого запрещено. Карман – это такое место, где хранятся декорации. Смешное название, будто сцена – пальто с карманами. Очень высокий потолок в кармане. Почти как небо. Алька запрокидывает голову, смотрит вверх. Какой же великан красил этот потолок? Она осторожно идет между нагромождением декораций. Ей хочется выбраться на балкончик с узорной решеткой. С балкончика видно реку и поезда. Но балконные двери, огромные, глухие, из темного дерева, закрыты на замок и перегорожены деревянным сундуком. Это сундук из маминого спектакля про Золушку. Алька забирается на него и смотрит в щелочку между дверьми. Ни поездов, ни реки не видно. Зато Алька видит фонарь и как падает крупный снег. Алька долго смотрит на фонарь и на снег, потом замерзает. А артисты все что-то говорят на сцене, а мама то и дело их останавливает, и все повторяется и повторяется сначала. Горит, горит спектакль…

Уставшая, полусонная Алька пододвигает табуретку, взбирается на рояль, поднимает и комкает нижний край занавеса, сворачивается калачиком и медленно засыпает под голоса на сцене и мамины хлопки.

– Смотри, какая красота, – говорит Владик Варе, – рыжие кудряшки на черном рояле.

– В свете прожектора, – добавляет Варя.

– На фоне алого занавеса. Ах, Варенька, почему я не художник? Какая вышла бы картина!

– Каждый человек – художник, – строго замечает Варя. – Вот хоть у Альки спроси, уж она-то знает.

Но Алька спит и не слышит. Ей снятся залитый светом каток, и медные трубы, и дама в шляпе, и дворник, и поезд, в котором скоро приедет папа. Поезд поет веселую песенку: тук-тук, тук-тук, тук-тук… И в такт этой песне стучит Алькино сердце, и стук его еле слышно отдается в огромном рояле.

Карманы, полные шишек

– 1 -

В карманах у Зои всегда полно шишек и ракушек. Так, наверное, и должно быть у девочки, живущей в сосновой роще у моря.

Зоя не моя внучка, она внучка моей жены Тани. Мы познакомились с Таней на занятиях по скандинавской ходьбе, еще там, в городе, где зимы длятся по полгода и где я прожил всю свою жизнь. Таня уходила с тренировок чуть раньше, пройдя четыре круга по парку вместо положенных пяти. Она торопилась за своей внучкой в детский сад. Танина дочь, Зоина мама, умерла от лейкемии. Зое было тогда три года.

Теперь мы живем на море.

Гуляем в сосновой роще.

Набиваем карманы сосновыми шишками.

А иногда кипарисовыми.

Иногда грецкими орехами.

Или ракушками.

Мы бродим по пляжу, пустому в октябре, и собираем птичьи перья, стекла, обкатанные морем, и камешки.

У меня никогда не было детей. Как-то не сложилось. Я не умею рассказывать сказки. Не знаю детских стихов и песен. Не умею печь оладьи.