Изгнанный, потоптавшись у землянки, ругнулся и поплелся в сторону деревни, которая редкой россыпью тусклых огоньков виднелась с берега.

Приятель Хижняка жил на противоположном краю деревни. В ближнем дворе залаяла собака, побрехав немного, умолкла, но едва двое посланных сделали несколько шагов, как залились, бренча цепями, сразу с десяток псов. Хижняк повел Коробкова в обход, через овраг. Когда через него перебирались, оба измазались в холодной вязкой глине, затвор и ствол винтовки тоже забило, так что на оружие в случае опасности рассчитывать не приходилось.

Того, к кому шли, звали Петром. Ночным гостям он не удивился — наверное, ко всему привык за беспокойные эти месяцы. Позевывая, без лишних вопросов провел в избу, коротко приказал жене собрать на стол, шугнул полезших было из другой комнаты полусонных ребятишек.

Василий проводил взглядом миску с дымящейся картошкой, проглотил слюну и стал расспрашивать хозяина, можно ли найти в селе фельдшера и есть ли поблизости немцы. Медицинский работник еще месяц назад исчез вместе с семьей, а оккупанты стояли только в одной хате — трое солдат. Петр выпил вместе с гостями стакан самогонки. Пока те торопливо жевали, он катал между пальцами хлебный мякиш и уныло рассуждал о том, что Германия, конечно, противник серьезный, и как все оно повернется, еще неизвестно. Раненого у себя оставить отказался, потому как село расположено на большаке. Словно оправдываясь, он не поскупился на харчи: дал с собой две ковриги ржаного хлеба, шматок сала килограмма на полтора и ведро картошки.

Хижняк попросил у него какой-нибудь старой одежонки. Мужчина замялся, тогда выложили на стол свиридовские часы. Из чулана были вынесены ветхий с заплатанными локтями ватник, брезентовый плащ, синие шаровары и как довесок бутылка самогона, заткнутая тряпичной пробкой.

Назад шли не торопясь. Разговаривали о семьях, оставленных в городе. Коробков признался, что боится за старшую дочь, в городе уже, наверное, немцы, а она девчонка симпатичная, как бы беды не вышло. Хижняк спросил, правда ли, что он украл пятнадцать тысяч и куда можно такую кучу денег деть. Бывший бухгалтер молча кивнул. Потом добавил, что в областном центре у него есть женщина, у нее мальчишка, Санька, от него. Дом для них построил, несколько раз пытался совсем к ней уехать, а все детей жалко — двух дочерей и другого сына. А сейчас вообще неизвестно, что будет. То ли в тюрьме двенадцать лет сидеть, то ли назад в Приозерск бежать. Думал, думал — ничего не решил. Если убежать, так когда свои вернутся, вообще не сдобровать. Дадут по всем законам военного времени еще с десяток лет, и радуйся. А с другой стороны, время сейчас такое, что амнистию можно заработать. Зачтут ведь, что к немцам не захотел бежать, хотя сделать это было просто.

— Веришь, что наши вернутся? — спросил Хижняк.

— Вернутся, — убежденно ответил Дмитрий Максимович. — Посмотри на Германию. Как клоп, она против России. Ну продвинутся еще на пятьсот верст, ну пусть на тысячу. Все равно завязнут. Шутка ли, на такую мощь замахнулись!

— Дай-то бог! — вздохнул Василий. — Только когда это будет? Ведь не готовы мы к войне оказались.

По дороге встретили Рогозина. Что он делает один в лесу, объяснять не стал. Узнав, что в мешке у них еда и даже самогон, сразу к ним присоединился.

Впервые за несколько дней поужинали горячим. Гусев вместе со старшим Болдыревым наварили ведро картофельной похлебки с салом. Дымящееся варево, обжигаясь, пили из консервных банок. Ложка оказалась у одного Свиридова. Самогонки досталось только губы помазать, половину бутылки Веня оставил для перевязок, но хватило и этого. Все быстро осоловели, начали клевать носами и, выкурив две самокрутки по кругу, завалились спать. О драке никто не вспомнил.

На следующий день, переходя овраг, они наткнулись на группу красноармейцев.