— Значит, не повезло, — пожал я плечами. — Дело военное. Но это вряд ли. Кали та ещё дура пафосная, но он-то вряд ли. Наверняка понимает, что, если зарежет девочку, то никакого резона оставлять его в живых не будет. Нам на аристократические распальцовки срать вприсядку, врежем с пулемётов — и полетят клочки по закоулочкам. Так что угомонись уже, не мешай кино смотреть.

Калидия между тем подошла к гостю и симметрично отсалютовала мечом. Теперь держит его в том же салюте.

— Берана, мы можем их слышать?

Тишина. Видимо, нет. Зря, я бы какие-нибудь микрофоны предусмотрел. Значит, будем немое кино смотреть.

Две фигуры в оболочках, одна с сиськами, другая без, синхронно вскинули мечи верх. Я уже было напрягся, но они так же одновременно убрали их за спины. Надо полагать, драки не будет. Поговорить, значит, пришёл.

— Берана, по сторонам поглядывай. Вдруг он внимание отвлекает, а к нам какие-нибудь ниндзи крадутся…

Женщина ничего не ответила, да я и не жду. Она и сама, небось, знает, что делать. Точнее, программа в ней.

Немое кино оказалось неинтересным — две чёрных фигуры постояли друг напротив друга минут пятнадцать, потом отсалютовали друг другу мечами, заставив Альку дёрнуться и вцепиться мне в локоть, и разошлись.

— Что ему было надо? — спросил я, когда Калидия вышагнула из оболочки, оставшись перед нами в естественной наготе.

Алька подала ей халат, в который девушка, к моему секундному сожалению, завернулась. Да, я старый, но это не значит, что мне не хочется смотреть на красивое.

— Он сообщил решение Совета Домов, — Калидия мрачна и сурова, как зимние горы за окном.

— Надо полагать, это не было решение извиниться и возместить ущерб, нанесённый резиденции?

— Дом Креона низложен. Мы больше не владетели. Совет забирает наши оболочки.

— Забиралки коротки, — отмахнулся я. — Если бы они могли нас взять штурмом, то не приходили бы пугать.

— Ты не понимаешь… — о, мы опять на «ты». Я снова что-то не то сказал?

— И чего именно я не понимаю?

— Все оболочки, активированные в Чёрной Цитадели, могут быть деактивированы оттуда, — голос Калидии сухой и безжизненный, как пожухшая трава. — Где бы они ни находились. Через два часа Совет Домов отзовёт наши права, моя оболочка свернётся в спору, а я стану никем. Моя жизнь закончится.

— Стоп-стоп, что значит «закончится»? — вскинулся я. — Снова начнётся отторжение интерфейсов?

— Наверное. Какая разница? Я не знаю. Такого решения Совет не принимал сотни лет, а может, и вовсе никогда. Это даже не смерть, а хуже смерти. Я больше никто, меня нет…

— Ты вот она, тут стоишь, — напомнил я, — так что кончай истерику. Если проблема в интерфейсах, то я уже один раз тебя вытащил, может, снова получится…

— Да причём тут это! — закричала на меня Калидия. — Мне нет смысла жить!

Она пнула ногой лежащую на полу оболочку, отпихнула меня с дороги и выскочила из комнаты.

— «Графиня изменившимся лицом бежит к пруду», — процитировал я мрачно. — Алька, дуй за ней и не спускай глаз. Целуй, бей, трахай, щекочи, высмеивай — что хочешь делай, но объясни девочке, что жизнь продолжается. Нам только суицидов в гарнизоне не хватало!

— Вы же спасёте её, Михл?

— По крайней мере попробую, — сказал я, не испытывая ни малейшей уверенности. — Но для этого она должна прийти в себя хоть немного. Давай, вперёд. Сейчас Калидия нуждается в тебе, как никогда в жизни ни в ком не нуждалась. Даже если будет кричать: «Убирайся прочь!»

— Она будет, — кивнула серьёзно Алька.