— Париж был мокрым, холодным и солнечным одновременно. Вы можете себе такое представить?

— Конечно.

— Вы знакомы с Парижем?

— Бываю там иногда по делам. Месяц назад как раз вернулся оттуда.

— Были там по делам галереи?

— Нет. По пути из Австрии, где провел чудесные три недели, катаясь на лыжах.

— А где именно?

— В Обергергле.

— Так вот откуда такой загар! Именно он делает вас непохожим на агента по продаже картин.

— Возможно, когда загар сойдет, я буду выглядеть в соответствии с родом деятельности и смогу заключать более выгодные сделки. Вы долго жили в Париже?

— Два года. И буду скучать без него. Там так красиво, особенно сейчас, когда все здания привели в порядок. Именно в это время года в Париже чувствуешь нечто особенное: зима почти кончилась, вот-вот появится солнце и снова наступит весна. — «И распустятся почки, и будут кричать чайки, парящие над зыбью темных вод Сены. И непрерывной цепью поплывут баржи под мостами, и пахнёт метро чесноком и дымком сигарет «Голуаз». И Кристофер будет рядом».

Вдруг ей захотелось говорить о нем, произносить его имя, напомнить самой себе о его существовании. Как бы между прочим она произнесла:

— Вы ведь знаете Эстер? Мою мачеху? По крайней мере, она была ею полтора года.

— Слышал о ней.

— А о Кристофере? Ее сыне? Вы слышали о Кристофере? Мы с ним совершенно случайно встретились в Париже. Всего два дня назад. Он пришел сегодня утром в Ле-Бурже проводить меня.

— Вы хотите сказать, что совершенно случайно встретились?

— Да, именно так… в бакалейной лавке. Такое могло случиться только в Париже!

— А что он делал там?

— О, убивал время. До этого он жил в Сен-Тропе, а в марте должен вернуться в Англию, чтобы работать в каком-то театре.

— Он актер?

— Да. Разве я вам не говорила? Только хочу предупредить: я не собираюсь ничего рассказывать об этом Бену. Понимаете, отец всегда недолюбливал Кристофера, и, как мне кажется, взаимно. Честно говоря, мне кажется, между ними существовало некое соперничество, да и Бен с Эстер расстались далеко не друзьями. Я бы не хотела, чтобы с самого начала наши отношения с отцом омрачились из-за Кристофера. Поэтому не собираюсь ничего ему рассказывать. По крайней мере, первое время.

— Понятно.

Эмма вздохнула:

— Вы стали таким строгим. Наверное, думаете, что я чего-то недоговариваю.

— Ничего подобного. А когда вы закончите чертить на скатерти узоры, то увидите, что устрицы уже на столе.

Когда они закончили обедать и выпили кофе, Роберт оплатил счет. Было полвторого. Молодые люди встали из-за стола, попрощались с Марчелло и, прихватив большой черный зонт, пошли вниз. Дошли до галереи пешком и попросили привратника вызвать такси для Эммы.

— Я бы поехал с вами и посадил вас на поезд, но Пегги тоже надо пообедать.

— За меня не беспокойтесь.

Он провел ее в кабинет и открыл сейф.

— Двадцати фунтов хватит?

Эмма уже забыла, зачем пришла в галерею.

— Что? Да, конечно.

И начала искать чековую книжку, но Роберт остановил ее:

— Не стоит беспокоиться. Для вашего отца у нас открыт как бы кредит на мелкие расходы. У него всегда возникают трудности с небольшими суммами наличных, когда он приезжает в Лондон. Мы спишем эти двадцать фунтов с его счета.

— Ну, если вы считаете…

— Несомненно. И еще, Эмма, у вас где-то был адрес того человека, который одолжил вам фунт.