|
Иногда и не хватало. Однажды Гарику пришлось всю зиму проходить в ботинках с дырой в подошве, на новые не было денег. Мама подкладывала войлочные стельки потолще. Он с завистью смотрел на одноклассников, родители которых могли позволить наряжать своих отпрысков в дорогущие импортные вещи. Только одни финские «мокасины» на натуральном меху его друга стоили вдвое больше зарплаты матери Гарика. А когда наступила долгожданная весна и Гарик переобулся в вылинявшие кеды, друг пришел в школу в фирменных кроссовках «Адидас». И девочка, на которую Гарик тайком посматривал с трепетом в сердце, улыбалась другу, а не ему. Друг, конечно же, был ни в чем не виноват, Гарик это понимал. Виноваты во всех его бедах были деньги, точнее, их отсутствие. И чем старше он становился, тем сильнее это обстоятельство ранило его, делая все более угрюмым и замкнутым. Удручало то, что будущие перспективы не сулили ему обеспеченной жизни даже во взрослом возрасте. И хотя в то дикое «перестроечное» время учеба в вузах все еще была в основном бесплатной, он не мог позволить себе высшее образование. Мать и так перебивалась от зарплаты до зарплаты, и Гарик считал, что ему пора зарабатывать свою копейку. Поэтому сразу после школы устроился, куда взяли – на почту, почтальоном. С синей сумкой через плечо, весившей, казалось, тонну, после беготни по лестницам многоэтажек он обходил квартал за кварталом, раскладывая письма и газеты в почтовые ящики. Иногда приходилось звонить в дверь, чтобы передать телеграмму под роспись. Однажды открыла девушка его возраста, лет семнадцати. Гарик запомнил ее на всю жизнь. Первую девушку трудно забыть. Он даже какое– то время думал, что любит ее, пока однажды знакомые ему не сообщили о ее неразборчивости в связях. Гарик, конечно, не поверил. Парни в его окружении часто болтали о девчонках такое, что ясно было: все это выдумки и неудовлетворенные фантазии. В этот раз он насторожился, решил понаблюдать за ней. Устроившись однажды в ее подъезде этажом выше и прикрывшись от соседей газетой, он простоял так весь день и увидел много интересного. Насчитал пять гостей, приходивших и уходивших один за другим, как по расписанию. С шестым она вышла вместе, он увез ее куда– то в новенькой «десятке». Когда автомобиль выруливал со двора, солнце сверкнуло в его фарах – в точности как тогда, в парке, у игрушечных машинок в прокате. И снова предательски екнуло сердце. Такую машину он не сможет себе позволить, наверное, никогда. Больше он к той девушке не ходил. Она несколько раз звонила, рыдала в трубку, умоляла, и он обещал зайти, но не зашел. Гарик не знал, брала ли она с тех парней деньги, продавала ли им себя или ей просто нравилась такая жизнь. И все– таки ему было бы легче, если бы продавала. Тогда, вроде как, получалось, что с ним у нее было «по любви». Может быть, она нуждалась в деньгах еще сильнее Гарика, кто знает. О своей жизни они друг другу не рассказывали. Но смириться с таким ее способом заработка он не мог. Не мог оправдать такое низкое падение даже ради крайней нужды. И как бы сильно ни жгло его желание разбогатеть, Гарик был уверен, что никогда не опустится до воровства или грабежа. Это было ниже его достоинства.
Это было самое начало «лихих девяностых». На людей обрушилась свобода, которой они прежде не знали. Вместе с ней пришла нужда. Заводы закрывались, а те немногие, которые продолжали работать, перестали выплачивать зарплату. Стало нечего есть, и было совершенно непонятно, как выжить. Во время этого хаоса Гарика забрали в армию. От многочасовых маршировок и пробежек в кирзовых сапогах ноги у него начали распухать и болеть, и однажды он просто не влез в сапоги. Армейский хирург обнаружил у него третью степень плоскостопия, осложненную артрозом. Начмед удивился, как это с таким диагнозом Гарик очутился на службе, и «комиссовал» его – списал в запас, то есть. А сам Гарик и не подозревал о том, что с ногами у него такая беда. |
