Полная ерунда, но именно это он чувствовал. Зло на сеновале.

Нелепица какая-то. Самыми злыми созданиями на сеновале были крысы. И ничего больше.

Повторив себе это дважды, он глубоко вдохнул, подхватил упряжь и направился к лестнице.

Чем выше он взбирался, тем сильнее наплывало сознание нереальности происходящего. Точно он знал, что кто-то притаился у самого края сеновала и ждет, чтобы наброситься на него. В голове возник образ огромной руки, хватающей его за макушку, отрывающей от ступенек и словно щенка швыряющей вниз. Еще шаг — и ему показалось, что сверху донесся скрип. Так скрипят ржавые петли. И запахло падалью. Может, там дохлые крысы?

Снова скрип.

Он замер.

Сейчас все звуки стихли. Но запах усилился. Почти невыносимый.

Еще одна ступенька — и он заглянул на сеновал.

Там лежал старый ящик для плуга. Весь в земле, будто выкопанный из могилы. И на мгновение ему показалось, что крышка слегка шевельнулась — как если бы кто-то спрятался внутри и быстро ее закрыл.

Он понял, что не может глотнуть. Этого ящика он не помнил.

Оставалось подняться на несколько ступеней и выбраться на сеновал. Потом пройти наискосок через кучи сена и закинуть упряжь на крюк в стене. Всего-то.

Только он не мог.

Даже если папаша отхлещет его вожжами — он не мог. Просто не мог двинуть ногой. Его сковал холод, как в середине зимы. А главное, он был напуган, как бывает, когда знаешь, что рядом свернулась готовая ужалить змея, но не можешь ее разглядеть.

Дэвид скинул с плеча упряжь, с размаху швырнул как можно дальше и стал спускаться. На полпути он вновь услышал скрип и остановился.

Взглянув наверх, вроде бы различил сквозь щели между досками неясные очертания лица и горящие глаза.

Он кубарем скатился вниз, вылетел из конюшни и захлопнул двери. Просунул в дужки замок и, опершись на широко расставленные руки, отдышался.

Приложив ухо к дверям, он долго слушал. Кроме знакомых звуков от лошадей — ничего.

Он вспомнил глаза. Какая глупость! Наверняка крыса. Значит, отмыкаем замок, идем назад и вешаем упряжь, как надо. Именно так — чтобы избавить себя от папашиной порки.

Но день быстро угасал, и в конюшне уже совсем темно. Даже просто заставить себя войти было выше его сил.

Он поспешно зашагал к дому.

Тьма не до конца размотала свой полог, но пальцы теней уже стискивали город, медленно сжимаясь в кулаки.

И ночные странники подобрались вплотную.

На конюшне лошади дрожали, ворочая выпученными глазами от сеновала к лестнице, пока фигура — с очертаниями, изменчивыми как вода, — спускалась вниз.

Поглядев на темноту за окном, шериф запер двери конторы. Он надел новую шляпу и сел за стол, спиной к зарешеченному окну, достал виски и стакан, налил изрядную порцию.

Сегодня ночной обход отменен. Без вариантов. Вероятно, и все последующие. Он думал уехать. Например, в Западный Техас или в Оклахому. Главное — убраться из Мад-Крика, и побыстрее. Он налил новую порцию. Следом еще одну.

Проклятье. Он даже напиться не способен.

Для Джима и Мэри Гласс услышать с улицы голос внучки было поистине чудом. С ее смертью уже смирились.

Они как раз думали, как известить дочь и ее мужа. Посылать письмо или телеграфировать не годилось, но кому охота ехать в Бюмонт и объяснять, глядя в глаза, что девочка пропала в дороге?

Винили они себя. Им пришло в голову предложить отправить девочку в гости в дилижансе, а после и дилижанс, и девочка считались пропавшими. До этой самой минуты.

Детский голосок, по которому они сразу узнали Миньон, звал из-за двери. Они наперегонки бросились открывать.

Мэри оказалась первой.

Снаружи, в густеющих сумерках, в немыслимо грязных лохмотьях, стояла Миньон.