Мария Метлицкая. Дорога на две улицы
Закрываются в блаженстве глаза. Вот оно, счастье! Кофе и, главное, – тишина! Она знает, что ей отпущено совсем немного – какие-нибудь полчаса. Ну, если повезет, минут сорок. А вот потом начнется! Появится кто-то из «вредителей» – скорее всего, Ольга. Самая ранняя пташка и самый ответственный человек – не дай бог опоздать в школу! Или Никоша – что хуже. Потому что обязательно начнется Никошина болезненная суета – без этого никак. Самое ужасное – появление Ирки. Но это вряд ли. Старшая дочь крепко и безмятежно спит. И разбудить ее будет огромной проблемой – как, впрочем, всегда. Нет уж, пусть спит до последнего, всем спокойней. Если первым зайдет Борис, тоже не здорово. После снотворных голова тяжелая, мутная. Настроение – хуже некуда, потому что разбит и вял. В себя придет только на работе – там деваться некуда. А дома можно покапризничать и поканючить. Она смотрит в окно и думает о том, что скоро зима – долгая и бесконечная. Дети начнут болеть – без этого не обойдется. Нужно ехать к маме – разобрать погреб, заклеить окна к зиме. У Никоши совсем прохудились ботинки, а у Ольги нет зимнего пальто. А что уж потребует Ирка… Вот об этом лучше не думать. Бориса начнет мучить язва – застарелая и верная подруга. Уж осенью она обнаружится наверняка. Значит, опять картофельный сок по утрам и специальный рацион. Пареное, вареное. Она гонит от себя все эти мысли, но они не собираются ее оставлять. Да и вообще – как можно запретить себе думать? Смешно, ей-богу! Советы мудрейшей из мудрейших – Эли, разумеется: «Вспомни Скарлетт О’Хару: “Я подумаю об этом завтра”». Да нет, и завтра, и сегодня. И послезавтра… Она смотрит на часы, и в этот момент тишину дома разрывает резкий телефонный звонок. Она вздрагивает и хватает трубку – господи, только бы никто не проснулся! – Елена Сергеевна? – голос казенный и сухой. Становится не по себе. Слава богу, все дома и спят – мелькает у нее в голове. Нет, не все дома. И не все спят. Машка в роддоме. Сильный толчок в сердце. – Да, – хрипло отвечает она. – Луконина? – голосу требуется подтверждение. – Да, – еще раз повторяет она. В трубке глубокий вздох – уже совсем человеческий. – Примите соболезнования. Мария Луконина скончалась. – Голос совсем сник. Она садится на стул и боится выронить трубку – так дрожит рука. – Ой! – вдруг радуется голос. – А ребенок-то жив! Жив ребеночек! Девочка! Але! Вы меня слышите? Елена Сергеевна? – Слышу, – отвечает она и кладет трубку на стол. Частые гудки звучат так громко, так невыносимо громко – словно похоронный набат. На всю квартиру. Первое, что приходит в голову, – Гаяне. И еще – что же теперь со всеми нами будет? Жизнь, наверно, уже кончилась. Ведь после такого не живут! Она в этом почти уверена.
Потому что надо жить. Потому что выбора нет. По крайней мере – у нее.
Ольга терла глаза и смотрела на мать. – Маша умерла, – сказала Елена и не узнала свой голос. Ольга опустилась на стул. – Что ты такое говоришь? – хриплым шепотом спросила она. Мать кивнула. – Звонили из роддома. Полчаса назад. Ребенок жив. Девочка. – Какой ребенок, мам? Зачем этот ребенок? – Как зачем? – удивилась Елена. – Он родился. Для того чтобы жить, наверно. |
