– Лошади вон, коровы у вас в селе, кролики. – Азамат закончил готовиться. – Это не простое изменившееся из-за мутаций зверье. Сколько раз за последние несколько месяцев люди пропадали?

Ильяс скривил губы, глянул на него зло и растерянно.

– Из наших не так и много.

– Сколько и когда началось?

Тот помолчал, задумавшись, но не долго.

– С весны пропало человек десять, наверное. Трое из новеньких, что приехали и поселились за стеной. Остальные проходили мимо, шли дальше, и не добирались вроде как. Да и так… находили следы, кровь…

– Чего ж вы молчали-то так долго? – Азамат сплюнул. – С весны… надо же.

– Что у нас тут творится?

– Водяные у вас тут творятся. А раз речка рядом, и она соединяется с основным руслом, так навья у вас, самая мерзкая, водяная. Молодая, скорее всего. Была бы старая, давно бы себя показала.

– Кто?!!

– Увидишь, если всевышний позволит. Лошадей моих отведите в село, сам приду часа через три. Если не вернусь до утра, обыщите все вокруг, там, где меня найдете, поставьте вешку. А там пиши письма в Новую Уфу, в СБ, что ли… только сами суйтесь туда не меньше, чем впятером. Пошли, друг, пошли.

Саблезуб лениво встал, очень лениво потянулся и совершенно лениво растянул пасть в дико ленивой, зевающей усмешке-оскале. Клыки у кота желтели, блестя слюной на фоне черного нёба. Ильяс ощутимо вздрогнул.

Пуля не побрезговал взять куколку, не до брезгливости сейчас. Протянул Саблезубу, кот заинтересованно начал нюхать. С ним отыскать след окажется проще, если, конечно, что осталось, все-таки дождь, два дня прошло, куча местных, размесивших землю в грязь на полкилометра вокруг. Но кот не подвел, пошел, мягко подпрыгивая, в сторону леска.

* * *

Оренбуржье, бывш. Донгузский полигон, Орден Возрождения (координаты засекречены), 2033 г. от РХ

Кирилка пришел в себя разом, вот-вот только спал и… И вынырнул из неглубокого кошмара. Утренний холод, смешавшийся с ночной привычной сыростью, пробрал до костей. Зубы выбивали дробь, левую ногу свело судорогой. Рядом тихонько шевелился Костя, скрипел уцелевшей левой стороной рта, судорожно тер грудь и сопел перебитым носом. Грудной и глубокий кашель мучил его дней пять, сосед частенько опасливо косился на слюну, сплевывая в ладонь. В ночь заступил рябой вертухай, имевший привычку злиться с утра по любой причине. Костю невзлюбил давно, сразу же по прибытии, и частенько срывал на рабе злость, цепляясь за любую провинность. За кашель мог запросто огреть дубинкой и добавить сапожищами.

Люди в корпусе просыпались. Замерзли все, но старались не шуметь. Лежали, кряхтели, всхлипывали и шмыгали забитыми носами, почесывались и попердывали. Несмотря на блестевшую замерзшими потеками парашу в углу, воняло знатно. Портянки, носки и чулки никто, ясное дело, не менял, стирали их, как могли, оборачивали на ночь на самих себя или пихали под жесткие тонкие подстилки на нары. Но явно не все.

Кирилка вздохнул. Ему, родившемуся пусть и после Войны, к грязи привыкнуть оказалось тяжелее. Батя не давал ложиться спать не то что с грязными ногами или лицом, куда там, держи карман шире. Не помыл шею с ушами, не выскреб пот из подмышек, так и останешься куковать во дворе, если батюшка не в духе. Если отец оказывался в духе, то, пока тлела самокрутка из сухой и ломаной ненужной травы, следовало исправлять допущенное непотребство.

А здесь? А здесь воняло, именно что воняло, а не пахло, постоянно. Залежавшимся сыром немытых, гниющих от стрептодермии и грибка ног, с толстой и черной кожей подошв, с обломанными, содранными или темнеющими гематомами под ногтями. Несло тяжелой тухлятиной из каждого сапога и ботинка, стоящих, аккуратно лежавших… а то и просто брошенных на разбухших досках пола.