Тут Лизетта, до сего момента помалкивавшая, перестала грызть крылышко каплуна и заинтересованно спросила:

– Чем ваша мамаша оберегалась? Или она, забрюхатевши, вытравливала?

Питовранов легонько стукнул нахалку по затылку, но Ларцев невозмутимо ответил:

– Полагаю, она пользовалась какими нибудь травами. У нее была аптека с лекарствами собственного изготовления на все случаи.

После этого короткого отступления он продолжил свой рассказ.

На двенадцатом году сибирского житья средства от продажи поместья стали подходить к концу. Тогда госпожа Ларцева на время оставила супруга и маленького сына. Она совершила большое путешествие в Америку, где продала другое свое имение, хлопковую плантацию, и после годового отсутствия вернулась обратно в Нерчинск. Новых денег хватило аккурат до 1845 года, когда по истечении двадцатилетнего срока все выжившие «перворазрядники» были уже официально переведены с каторги на поселение.

Дмитрий Ларцев практическими материями не заботился. Он пристрастился к ботанике, собирал гербарии и увлеченно составлял атлас флоры Забайкальского края. Александра Ростиславовна мужа от его ученых занятий не отвлекала. Она лечила местных жителей, воспитывала сына, а когда американский капитал иссяк, изобрела другой источник дохода.

– Погодите погодите, – вновь встрял с вопросом Мишель, которого все больше интересовал сам рассказчик. – А как она вас воспитывала?

– Обыкновенно, – пожал плечами Ларцев. – Закаливала холодом. Объясняла, как всё в природе устроено. Приучала не трусить и попусту не рисковать. Ценить пищу не за вкус, а за полезность. Преподавала нужные знания и навыки. Особенно медицинские. Вынуть пулю, вправить сломанную кость, зашить рану.

– О господи, – пробормотал Питовранов, вспомнивши свою тихую маменьку попадью.

– Впрочем в тринадцать лет меня передали в обучение одному охотнику, – как ни в чем не бывало продолжил Адриан Дмитриевич, – и несколько лет я жил попеременно то на заимке, то дома. Но в тайге мне нравилось больше, потому что дома с утра до вечера меня учили математике, географии, физике, химии, механике, немецкому с французским. Английский то я с рождения знаю. Родители на нем промеж собой разговаривали, мы ведь американские граждане.

Михаил Гаврилович только головой покрутил, вообразив себе компот, в котором варился сын ботаника декабриста и эксцентричной барыньки.

– Стало быть, вы государственный крестьянин, американский гражданин, лекарь самоучка, таежный охотник, беглый ссыльный – и кто еще?

– Мое главное занятие в другом, – сказал Ларцев, не заметив иронии.

И стал рассказывать такое интересное, что Питовранов больше уже не перебивал. Только один раз, уже после десерта, пододвинул Адриану Дмитриевичу коробку с сигарами.

– Не курю, – качнул тот головой. От коньяка тоже отказался.

Насытившаяся и от коньяка отнюдь не уклонившаяся Лизетта давно уже неотрывно смотрела на Ларцева своими круглыми кошачьими глазами. В ее головке шла какая то своя работа.

– А с девушками вы водитесь? – спросила она.

– Если друг дружке понравимся, – серьезно ответил он.

Лизетта вздохнула.

– Это правильно. Я тоже, когда денег накоплю, буду любиться только с теми, кого обожаю.

Мишель ссадил ее с колена и выставил из кухни, чтоб не мешала.

Беседа длилась до самых сумерек. Время пролетело незаметно.

– Уже почти шесть! – спохватился Михаил Гаврилович. – Скоро будут Атос с Арамисом. Поедем ужинать.

– Мы же только что поели?

– То обед, а то ужин, – удивился Питовранов. – Едемте с нами, я вас познакомлю с приятелями. Вы друг другу понравитесь.

– Я не могу столько есть.