Изменить размер шрифта - +
Могу признаться только тебе, Клод, я, со своим многолетним опытом, в полной растерянности. Все погибшие девушки разительно отличались положением в обществе, миловидностью, манерами… Ты был прав, какой мужчина мог бы одними глазами взглянуть на шлюху Орранж и мою Клэр? Он видит один лишь цвет волос? Или есть еще что-то?

Одно я знаю точно, Клод, это моя вина. Все считают, что я из упрямства гонюсь за призраком несуществующего преступника, но ты-то знаешь — это призрак моей вины. Мне следовало быть рядом с Клэр, мне, а не тому ничтожеству, которого она звала отцом. Как я ошибся, не желая портить жизнь Амелии, уступив ее тому, кого посчитал более… нет, не достойным, а подходящим. Что я мог ей дать? Ни состояния, ни карьеры, ни связей… Если бы я только знал тогда, что Амелия беременна! Моя Клэр никогда не носила бы чужую фамилию, не жила в чужом доме. Я сумел бы ее уберечь. Не качай головой, Клод, я сумел бы! Я не он, и я знал бы малейшее движение души моей девочки, каждого человека возле нее, любую упавшую на нее тень. Поздно. Все поздно, понимаешь? Амелии нет, а теперь нет и Клэр…

Никто не видел этого таинственного жениха, никто не может его описать. Но теперь я знаю, где искать и как. Подруги, сестры, матери, быть может… Неужели ни одна из жертв не оставила зацепки? Хоть нескольких слов, описания… Быть этого не может, Клод. И если б я думал, что упустил его навсегда, богом клянусь, мои мозги сейчас беседовали бы не с месье Арманьяком пяти лет выдержки, а с мистером Браунингом 45 калибра.

Прости это за письмо, которое я потороплюсь отправить, чтоб утром не порвать в клочья.

 

4

 

19 октября 1933 года

г-ну А. Леграну

Кан, отель «Дюссо»

от демуазель Ортанс Дерош

Авиньон, ул. Монфрен, 16

 

Дорогой Андре,

 

Получив твое письмо, я весь вечер думала, что тебе написать. Честное слово, Андре, я так долго и старательно думала, что мне даже приснилось, как ты сидишь в какой-то комнате, окруженный огромными стопами бумаг, а между ними, стоит тебе поднять очередную бумагу, извиваются и шипят змеи. Я проснулась от страха, а потом лежала в постели и думала о тебе, мой дорогой братец. Твое письмо сейчас в моей шкатулке с духами, куда матушка не заглядывает, потому что от запаха духов у нее начинается безудержное чихание и болит голова. Я перечитала его снова и поняла, что должна сказать тебе только одно: ты все делаешь правильно. Помнишь, когда мы были детьми, матушка учила нас, что все хорошие дела требуют умения, терпения и труда. Ты ведь знал, что задуманное тобой будет непросто. Андре, на самом деле ты не боишься ни труда, ни опасности, так что это минутная слабость, правда ведь? Уверена, ты уже и сам это понимаешь.

Но вот то, что ты писал о глупости и промедлении… Андре, как жаль, что меня нет рядом, чтобы хорошенько отругать тебя! Выбрось это из своей умной головушки, мой дражайший Ланцелот Архивный! Ты — и глупость? Ты — и промедление? Я готова поклясться на святой книге, что никто на твоем месте не сделал бы большего и не сделает. А раз так, что толку сокрушаться о несбыточном? Если Господу будет угодно помочь тебе в твоем труде и поиске, он сотворит это и без дара всеведения, поверь. Ты просто делай то, что так хорошо умеешь — надейся, верь и трудись ради истины. Я молюсь о тебе и тех бедных девушках, при мысли о которых сердце сжимается от страха и жалости.

 

5

 

20 октября 1933 года, Сен-Бьеф, Нормандия

 

Дорогой Жан,

 

Мои ночные прогулки не прошли даром, я — вот же насмешка судьбы — простудился. Если бы болезни, гнездящиеся в человеческом теле, обладали собственным рассудком, о, в какое негодование впала бы сейчас моя главная мучительница, нагло потесненная столь обыденными захватчиками — насморком, кашлем и лихорадкой.

Быстрый переход