– Не думаю, что это разумно. Кэти – совершеннолетняя, и никакого преступления в этом нет.

– Ты правда так думаешь?!

Черт! Нет, конечно. Но… что он мог сделать? Он же не ее отец! Кэти и слушать его не станет. Так о чем тут говорить?

– Может быть, все не так ужасно.

– Ты серьезно?! Эмблема клуба на обнаженной груди моей дочери! Что может быть хуже?!

«Например, твои грязные лапы на ее заднице», – тут же зазвучал голос приемной матери в голове.

Мэйсон поморщился, как от зубной боли. Прижал трубку к плечу, чтобы Кристел его не услышала, и тихонько выругался.

– Мэйсон! Мэй! Я тебя не слышу…

– Извини, детка. Какие то помехи. Так что ты говорила?

– Может быть, ты заедешь к нам? Поговоришь с Кэти… Тебя она уж точно услышит. Ты же ей как отец…

Мэйсон откинулся затылком на стену и провел ладонью по бритой почти под ноль голове. Еще сутки назад просьба Кристел не вызвала бы в нем ничего, кроме понимания. Но сейчас… черт. Он не представлял, как себя вести. Знала бы Кристел, что он вчера натворил, и близко бы не подпустила его к своей малышке. Мэйсон чувствовал себя ужасно виноватым. И грязным… Будто вывозившимся в сточной канаве.

– Э э э… А ты сама не пыталась?

– Она меня не слышит, Мэй. После гибели Шона мы так сильно с ней отдалились… – Кристел всхлипнула.

Женские слезы Мэйсон не выносил. Поэтому поспешил согласиться:

– Окей, детка. Как скажешь. Я подъеду… когда тебе удобно?

– В любой момент! Ты же знаешь, что двери нашего дома всегда для тебя открыты. Если поторопишься, успеешь к обеду. Могу попросить Пилар приготовить фахитас…

– Черт, ты знаешь, как меня соблазнить.

Теплый, немного влажный от слез смех Кристел зазвенел в динамике колокольчиком. Мэйсон был рад, что понемногу эта женщина опять училась смеяться. Уж не преувеличивала ли Кэти, когда намекнула на проблемы матери с алкоголем? А если нет? Что ему делать? Мэйсон чувствовал, что не справляется, и это давило на него так сильно! Он мог подхватить команду после ухода великого игрока… Мог даже превзойти его достижения на футбольном поле, но во всем остальном и на миллиметр не приблизиться к идеальному во всех отношениях Шону Майлзу – любимцу Америки. Вот кто ни в чем и ни разу не оплошал и всегда оставался чистым. В отличие от самого Мэйсона, который хоть и вычистил грязь Алабамы из под ногтей, но, похоже, так и не отмыл от неё свою черную душу.

– Тогда ждем тебя. До встречи.

Вызов прервался. Мэйсон сунул телефон в карман, покосился на собственное отражение в зеркале и, решив, что не станет переодеваться, накинул бомбер с эмблемой Святых прямо поверх выбранного для пробежки наряда – широких оранжевых шорт и черной найковской майки с большими вырезами на спине.

Мэйсону повезло – ему почти не пришлось стоять в пробках по дороге. Спустя каких то полчаса он припарковался у дома и, как делал это тысячи раз, взлетел вверх по ступенькам крыльца. Если бы с ним был Шон, он бы непременно сказал:

– Дорогая, я дома! – и Кристел вышла бы его встречать. Вся такая свежая и холеная. А следом, сверкая огромными, как у олененка, глазищами, выскочил бы Тони и со всех ног бросился бы к отцу. Но этому уже никогда не бывать… Дом встречал Мэйсона гробовой тишиной.

– Кристел! Есть кто нибудь? Кристел…

Мэйсон прошел через просторный холл, украшенный огромными полотнами экспрессионистов, в мазне которых он не видел ровным счетом ничего, а Шон – все и сразу, спустился на три ступени (дом располагался на нескольких уровнях) и очутился в просторной кухне.