И вот что удивительно, Фред, надвигается прилив, а ведь прилива на пляже Пирс не может быть ни при каких обстоятельства, потому что ближайший океан находится в девятистах милях оттуда.

Они с Чарли строят песчаный замок. Но они начали строительство слишком близко от воды, и подступающие волны плещутся все ближе и ближе.

Надо нам было построить его подальше, папа, – говорит Чарли, но он упрямый, и поэтому продолжает строить. Когда прилив подобрался к первой стене, он построил ров, раздвигая пальцами влажный песок, словно вагину. Но вода все прибывала и прибывала. Проклятье! – завопил он, обращаясь к воде. Он заново построил стену. Волна смыла ее. Люди по непонятной причине принялись вопить. Некоторые из них побежали. Свисток спасателя заливался пронзительной серебряной трелью. Но он не поднимал глаз. Он должен был спасти замок. Но вода подступала все ближе, лизала его лодыжки, размывала башню, крышу, задние строения, весь замок. И наконец последняя волна отступила, оставив после себя лишь голый песок – гладкий, плоский, коричневый, сверкающий.

Криков больше не было слышно. Кто-то плакал. Он поднял глаза и увидел, что спасатель делает Чарли искусственное дыхание. Чарли был мокрым и белым, лишь его губы и веки были голубыми. Грудь его была абсолютно неподвижна. Спасатель прекратил попытки. Он поднял голову. Он улыбался.

Он был у него прямо над головой, – говорил спасатель сквозь улыбку. – Вы ведь отошли в это время?

Он закричал:

– Чарли!

И в этот момент проснулся, испугавшись, что и в самом деле закричал.

Он долго пролежал в темноте, слушая щелканье электронных часов и стараясь не думать о сне. В конце концов он встал, чтобы налить себе в кухне стакан молока, и лишь увидев блюдо с размораживающейся индейкой на кухонном столе, он вспомнил, что сегодня День Благодарения и прачечная закрыта. Он выпил молоко стоя, задумчиво глядя на ощипанную тушку. Цвет кожи индейки был таким же, как цвет кожи его сына во сне. Но Чарли не утонул, в этом нет сомнений.

Когда он снова укладывался в кровать, Мэри пробормотала нечто хрипло-неразличимо-вопросительное.

– Все в порядке, – ответил он. – Спи. Она пробормотала что-то еще.

– Хорошо, – сказал он в темноту.

Она вновь погрузилась в сон.

Щелк.

Было уже пять, пять часов утра. Когда он, наконец, задремал, рассвет успел прокрасться в спальню, словно вор. Последняя его мысль была об индейке, тупо лежащей на кухонном столе под холодным светом люминесцентной лампы – дохлая тушка, бессмысленно ожидающая, когда ее, наконец, съедят.

Он подошел к дому и позвонил. Дверь открыла горничная.

– Мистер Доуз, – сказал он.

– Да, конечно, заходите, сэр. Позвольте, я возьму ваше пальто. Мистер Орднер у себя в кабинете.

– Спасибо.

Он вручил ей свое пальто и двинулся через прихожую мимо кухни и столовой. Мельком бросил взгляд на огромный стол и Мемориальный Комод Стивена Орднера. Ковер закончился, и он пошел по коридору, пол которого был покрыт навощенным линолеумом в черно-белую клетку. Каблуки издавали отчетливый, ясный стук.

Он протянул руку к двери кабинета, и Орднер открыл ее в тот самый момент, когда его пальцы уже почти коснулись ручки.