— Ну, Антоша, дорогой мой… Я сумею все исправить.

Унес и маятник, и пеночку, и домик. Только гирьку оставил.

— Прицепим ее, когда все будет готово…

Антон выключил у рыбок рефлектор. Их-то не следует волновать. Они должны спать, уже позднее время…

А мама… Потерпит до завтра, ничего не поделаешь. Прямо с утра он ей все покажет…

Где она так поздно? Он вспомнил, как утром мама провожала его до двери и ласково улыбалась… И вдруг его обожгло догадкой: ну да, она прощалась с ним!.. Она же грозила папе ночью, что уедет… И если это было так, если она уехала, бросила его…

По множеству примет он догадался, что и старшие взволнованы. Никто не ложился, и его но заставляли. Баба Таня штопала, дедушка звонил знакомым. И разговаривал странно, обрывочно:

— Я бы мог зайти завтра? Нет, не по телефону. Я бы хотел кое-что узнать по медицинской части. Нет, не с домашними…

А может быть, мама заболела? И ее увезли, а от него скрывают. С чего бы это папа решил выполнить все его желания?

Антон устремился к бабе Лене.

— Мама что, в больнице?

Баба Лена замахала руками.

— С чего ты взял?

— Дай мне слово.

Она, запинаясь, поклялась.

— Значит, она уехала, — понял Антон. — Совсем уехала…

— Бог с тобой, — стала успокаивать его баба Лена.

— Да-да, Я слышал. Она хотела папу наказать…

Он уже собирался прибавить: папу есть за что, он и ходики сломал… А меня… меня?.. Но запнулся.

А. может быть, мамин отъезд — это не папе, а ему наказание? Прежде всего — ему. Сколько нехорошего он за последнее время натворил! Позволил Михееву стащить карандаши… Всякие слова, и это «шуруй» произносил… За Полину не заступился. Да еще выдуманный рассказ Сереже… И ни в чем не раскаялся, не признался. Не внял предостережению бабы Лены. Вот какое наказание, какую тяжесть она имела в виду, говоря о каре за нечестность. Вполне конкретную. Но уж лучше бы что угодно другое. А мамин отъезд — самое ужасное, самое непереносимое… И не на кого жаловаться. Сам во всем виноват. А дальше, наверно, будет еще тяжелей.

Необходимо было тут же, немедленно рассказать обо всем бабе Лене, а еще лучше разбудить — что поделаешь? — Сережу, Полину… Повиниться перед ними, Только бы это помогло, и мама вернулась. А там он и с Михеевым поговорит, убедит его принести взятое назад…

Из прихожей послышался шум. Знакомый стук каблучков…

Он бросился проверить…

По коридору шла мама, а за ней — женщина в черном, обе раскрасневшиеся, со множеством свертков.

Вышли бабушка с дедушкой. Посторонились, давая дорогу.

— Ты почему не спишь? — строго спросила мама.

Он повис у нее на шее.

— О, у тебя рыбки, — крикнула из комнаты женщина в черном.

— Папа мне купил. Я думал, ты не придешь, — бормотал он, боясь отпустить маму.

— Да что с тобой? — удивлялась она. Оторвала его руки. В комнате развернула оставленный папой сверток. В нем был рулончик синего в белую полоску материала. — Надо же… А мы целый день потратили…

— А, ерунда, — ответила ей женщина в черном. — Ну, что, все в порядке, идем?

— Не знаю, — сомневалась мама.

— Да тут два шага. Соседний дом. Гера, мы с ним вместе росли. Вот увидишь, он обрадуется.

Закружилась на каблучке. Опять от нее веяло удивительным ароматом.

— Я не хочу, чтоб ты уходила, — вцепился в маму Антон.