— Из вагонов?

— Да ну! Че там брать?

— Из машин? — предположила я.

— Не-е, в машине уже не возьмешь… это только на складе, при погрузке, — пока прапор не смотрит.

— И что, на четыре гранаты можно два ящика водки купить? — Цены на оружие я знала, и здесь, в гарнизоне, граната вряд ли стоила больше одного «пузыря».

— Ну да…

«Врет! — моментально поняла я. — Зрачки дернулись!»

Но ловить его на лжи немедленно было не с руки.

— А откуда узнали про гранаты? — моментально увела я разговор в сторону.

— Бычара заложил! — с ненавистью сказал Щукин.

— Быков, что ли?

— Ну…

Постепенно Щукин стал откровеннее. Я узнала и про всеобщих гарнизонных любимцев — собак, и про хавку, и про баню. Я узнала, где надо перелезать через забор, чтобы попасть в ближайший винно-водочный магазин, в какое время и где проходит патруль, каков режим работы складов — в общем, все, что знал Щукин. Ну и поняла кое-что сама.

Солдаты воровали боеприпасы часто, но понемногу. За лето четыре раза гранаты и патроны вывозили свои машины — на стрелковый полигон и на учения. Правда, один раз пришла чужая машина с армейскими номерами. В вагоны загружали малоинтересный массовому потребителю товар: ПТУРСы, зенитные комплексы, реактивные снаряды для «Урагана» — все большое, громоздкое и тщательно охраняемое. В то, что прапор — вор и сам приторговывает оружием, верили все, но за руку его никто не ловил.

— У вас бумага есть? — поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.

— Есть.

— Я хочу маме написать — можно?

— Напиши… — Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.

Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:

— Прочитайте. Там ничего такого нет.

— Да я верю.

— Нет, вы прочитайте, а то подумаете…

Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».

Я отложила письмо. Саша напряженно смотрел на меня.

— Как думаете, поверит?

— Не знаю. Может, лучше правду написать?

— Не-е, она старая, не выдержит.

— Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?

— Не знаю, — задумался Щукин. — Наверное, будет… Я еще подумаю, — решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. — Ну, я пошел? — вопросительно посмотрел он на меня. — Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.

Он встал и вышел за дверь — в объятия караульных.

«Ну вот, — подумала я. — Бери из прокуратуры данные и составляй отчет о преступном отношении руководства полка к задаче сохранности оружия и о запущенной воспитательной работе…»

До пяти часов вечера я просидела в кабинете начальника штаба батальона, того самого, в котором служили жертва и ее палач, — писала отчет. Мне привезли кипу документов, вплоть до медкарт. Щадить я никого не собиралась, и офицеры даже к комбату в соседний кабинет проходили печальным, похоронным шагом.