Гордостью заведения была уже упомянутая барная стойка, которую Шеймус собственноручно выстрогал из каштана, погибшего, по преданию, от удара молнии в канун летнего солнцестояния. Потому и считалось, что в этой стойке таится некая магия, и те, кто сидел за ней на высоких табуретах, знали, что занимают лучшие места.

На зеркальной полке позади стойки к всеобщему удовольствию были выставлены бутылки, чистые и сверкающие, как новенькие пенсы. В баре Галлахеров всегда было многолюдно, но очень опрятно. Пролитые капли тут же вытирались, за пылью шла настоящая охота, и никогда ни одну порцию напитка не подали в грязном стакане.

Очаг разжигали торфом, поскольку так нравилось туристам, а именно от туристов зависело, будут хозяева еле сводить концы с концами или процветать. Отдыхающие, привлеченные пляжами, наезжали летом и ранней осенью. Зимой же и в начале весны их бывало гораздо меньше, но те, что приезжали, непременно заглядывали в «Паб Галлахеров» пропустить стаканчик, послушать народные мелодии или попробовать прославленные, сдобренные специями мясные пироги.

Постоянные посетители подтягивались после ужина пообщаться, посплетничать, выпить пинту «Гиннеса». Некоторые приходили и поужинать, но обычно по какому-то особому поводу всем семейством. Заглядывали и одинокие мужчины, которым надоедало готовить еду дома или хотелось пофлиртовать с любезной и улыбчивой Дарси Галлахер.

Дарси работала и за барной стойкой, и на кухне, и обслуживала столики, правда, кухню она любила меньше всего и при первой же возможности спешила улизнуть оттуда, оставляя территорию брату Шону.

Был и еще один брат, Эйдан, самый старший. Все местные знали, что с тех пор, как родители уехали в Бостон и вроде бы решили там остаться, парадом командует именно он. Большинство сходилось во мнении, что Эйдан покончил со своим бродячим прошлым, остепенился и управляет семейным пабом так, что Шеймус им гордился бы.

Сам Эйдан был вполне доволен своим настоящим. За время скитаний он многое понял о жизни вообще и о себе в частности. Страсть к путешествиям, как поговаривали, он унаследовал от Фицджералдов, предков по материнской линии. Его мать до замужества тоже поколесила по свету, неплохо зарабатывая на жизнь своими песнями.

Эйдан закинул за спину рюкзак, когда ему только-только стукнуло восемнадцать, и исходил всю страну, а затем путешествовал по Англии и Франции, Италии и Испании. Целый год он провел в Америке, изнемогал от жары на юге, зимой дрожал от холода на севере, замирал от восхищения в горах и на равнинах Запада.

Эйдан, как и его брат с сестрой, унаследовал от матери ее музыкальность, поэтому, когда не подрабатывал официантом, оплачивал ужин песнями, в общем, поступал так, как его больше устраивало в данный момент. Увидев все, что хотел увидеть, он вернулся домой зрелым двадцатипятилетним мужчиной и последние шесть лет, из которых четыре года стоял во главе семейного бизнеса, работал в пабе и жил в комнатах над ним.

И ждал. Он не знал, чего именно, но ждал.

Даже сейчас, наливая по всем правилам в два приема пинту «Гиннеса», протягивая клиенту стакан «Харпа» и вполуха прислушиваясь к разговору на случай, если придется вставить замечание, он отстранение и терпеливо наблюдал.

Тот, кому пришло бы в голову присмотреться, заметил бы настороженность в его пронзительно-голубых глазах.

Длинный, прямой нос, крупный чувственный рот, волевой подбородок с едва заметной ямочкой, густые брови глубокого каштанового цвета — худое, резко очерченное, типично кельтское лицо Эйдана привлекало несколько необузданной красотой, которую обеспечили отличные гены его родителей.

Сложен он был, как настоящий задира, — широкоплечий, узкобедрый, длиннорукий. И правда, немалую часть юности Эйдан провел, всаживая кулаки в чужие физиономии или принимая удары в свою собственную. Он не стыдился признавать, что дрался не только из-за буйного нрава, но и ради удовольствия.