Специалисту по цветным металлам Игнату Арсову, высокому, худому и смуглому человеку, казалось, перевалило за сорок. У него был орлиный нос с крутой горбинкой, тонкие, едва заметные губы и квадратный, костистый, как будто совсем лишенный мяса подбородок. Подвижный, быстрый, с беспокойными движениями, он почти не стоял на месте, словно земля горела у него под ногами. Любезный и услужливый до приторности, он часто просто досаждал своим коллегам страстной готовностью оказать услугу, помочь, быть полезным. Если кто-нибудь, не дай бог, заболевал, особенно в походе, он нес ранец и снаряжение заболевшего, а в лагере заваривал ему чай, приводил в порядок и подметал его палатку, зорко следил, вовремя ли тот принимает лекарства, — как будто его призванием было ходить за больными.

Игнат Арсов считался опытным специалистом, за последние год-два он самостоятельно открыл несколько месторождений меди, свинца и цинка, но, когда заходила речь о его открытиях и личных заслугах, он краснел, как девушка, смущался и убегал или, обиженный и раздосадованный, махал рукой.

— Все это ерунда, — сердился он, — я ничего не открыл и не имею к этому никакого отношения. Открытие — это когда человек сознательно к нему стремится, действует по предварительно разработанному плану исследования. А я что... я случайно, совершенно случайно наткнулся на эту руду, просто так, вслепую... Уверяю вас, именно так и было. Если кому-нибудь и принадлежит заслуга этого открытия, то награждать следует нашего руководителя, товарища Власева, потому что мы работаем по его плану. Награды заслуживает и товарищ Папазов, под чьим непосредственным руководством мы все действуем. Вообще это заслуга наших руководителей, а я случайный исполнитель. Любой другой на моем месте нашел бы то же, что и я.

Для всех, кто хорошо знал его, было очевидно, что он страдает преувеличенной, болезненной скромностью, принявшей характер настоящей, хотя и странной болезни. Он часто называл себя «невеждой», «подмастерьем», «слепым орудием случая», «человеком несостоятельным, но родившимся под счастливой звездой» и т. д. Однажды, когда бригада разбила лагерь под Бакырлыком, он был настроен очень мрачно и сделал странное признание. «Вы знаете, — сказал он, — у меня постоянное чудовищное ощущение: мне кажется, что мой мозг непрерывно, с каждым днем, с каждым часом все больше сжимается — и днем и ночью — и в черепе образуется страшная, ужасная пустота. И я все думаю: что это, в сущности, за пустота, что там есть? Воздух, испарения, пар? Я много думаю об этом».

Вылю Власев редко разговаривал с ним, и то только по делам службы. Он морщился при мягких шелестящих звуках его голоса, избегал его взгляда, но всегда прислушивался к его советам, считался с ним, как с хорошим специалистом. Он несколько раз пробовал «занести» его характеристику в свою записную книжку, но это ему никак не удавалось: образ этого человека ускользал от знакомых «показателей» и процентов, не укладывался ни в какую определенную и точную формулировку. А Павел Папазов полюбил его, сделал даже своим помощником по партийной работе. Он восхищался его скромностью и трудолюбием, ставил всем в пример его безупречную дисциплинированность.

Он стал поручать ему доклады, сбор членских взносов, посылал вместо себя на совещания партактива. Все эти поручения Игнат Арсов выполнял с жаром. Часто он сам подготавливал сведения о поведении и работе коммунистов бригады, и Павел Папазов только удивлялся:

— Можно подумать, что ты писал моей рукой и смотрел моими глазами!

— Помилуйте! — слегка склонялся перед ним Игнат Арсов. — Что вы говорите! Это вы научили меня во всем разбираться, оценивать все строго и беспристрастно.