Твердое и милосердное правление Генриха получило большое признание, и когда Алкок назвал его «вторым Иисусом, страстным непоколебимым воином, призванным принести с собой золотой век», парламент приветствовал его стоя.
Генрих немного скривил губы, когда его назвали воином, но он встал и молча поклонился. В конце концов он действительно намеревался принести золотой век, если только его усилия могут этому способствовать. Он надеялся, что ему не нужно будет показывать себя воином, ибо война никогда не приносила золота.
Во вторник Генрих не пошел в парламент. Он не хотел, чтобы создалось впечатление, что он повлиял на выборы спикера Палаты Общин. В любом случае спикером должен был стать один из его фаворитов. Парламент не хотел вызывать неудовольствие короля, так же как Генрих не желал раздражать парламент.
Томас Ловелл был избран спикером Палаты Общин, и именно он приветствовал короля на сессии парламента на третий день работы. Генрих произнес речь, выдержанную в спокойных тонах и лишенную высокомерной риторики Алкока, в которой твердо заявил о том, что его право на корону было основано на «праве наследования». Это заявление могло бы вызвать сомнение, если бы Генрих не добавил, что это право на корону исходит также «из истинного суждения Господа, что было продемонстрировано силой оружия на поле брани и дало мне в руки победу над врагом».
Такое напоминание оказалось достаточным. Деятельность короля развивалась стремительно. Самый первый билль гласил, что «по воле всемогущего Бога богатство, процветание и прочность государства во имя осуществления чаяний подданных короля и недопущения двоякого толкования, будучи предопределенным, установленным и предписанным властью настоящего парламента, и наследование короны Англии и Франции… существует, покоится, сохраняется и остается верным самому высшему лицу, нашему новому монарху лорду-королю Генриху VII, а престолонаследие его законно исходит… и никак иначе».
Генрих появился в парламенте еще раз только перед окончанием сессии. Девятнадцатого ноября было принято постановление, которое могло вызвать недовольство и которое ограничивало практику найма со стороны знати и богатых джентльменов частных лиц для военной службы. В присутствии короля они не посмели протестовать и один за другим клялись «не нанимать любого человека по соглашению или под присягой. Не давать прокорм на содержание лошади, ничего не подписывать и не совершать что-либо противоправное или не создавать прецедент для совершения чего-либо подобного, или не соглашаться на какую бы то ни было поддержку, бунты или на незаконные собрания, не препятствовать исполнению королевских предписаний, не позволять любому уголовному преступнику найти себе поручителя или выкуп». Оставалось выяснить, сможет ли Генрих заставить их держать клятву, но по крайней мере он обладал властью привести их к присяге. Остальные билли короля были приняты беспрепятственно.
Поскольку спорить было не о чем, а нация по-прежнему очень нуждалась в присутствии джентльменов в их собственных владениях, парламент заседал не долго.
Десятого декабря Генрих присутствовал в парламенте, чтобы назначить перерыв в его работе. Прежде чем он смог это сделать, встал спикер, чтобы вручить непосредственно королю петицию Палаты Общин. Генрих дал на это разрешение, и Томас Ловелл от имени всех членов Палаты попросил Генриха взять в жены леди Элизабет из Йорка. Как только голос спикера замер, все члены парламента встали и склонили головы в знак подтверждения петиции, и затем вместе хором повторили свою просьбу. Генрих широко улыбался. Зрелая красота Элизабет не укрылась от взора Генриха, и становилась все более привлекательной каждый раз, когда они встречались. К тому же вопрос был поставлен в достаточно корректной форме. Парламент просил, а не требовал, чтобы Генрих сделал Элизабет своей женой, а не королевой. В нескольких словах, но весьма определенно Генрих заверил их, что он очень охотно согласится с их просьбой. |