— Скажите лучше спасибо господину Бользену из третьего отдела РСХА, — ядовито сообщил Хруммса, — что он вашим ученым и вашим идеологам не дал докатиться до ядерного апофеоза, а то пришлось бы янки увековечить вашу нацию вместо японцев.

— Что-то я не понимаю, о чем мы говорим, — попытался проморгаться Дитрих.

Оттобальт со свитой шагали чуть позади, мучась любопытством, но не смея прерывать беседу полиглота и драконорыцарей.

— Это, в общем, и к лучшему, что вы меня не понимаете, — загадочно сообщил Хруммса. — Вот господин Бользен — тот всегда понимал. Пиво у вас замечательное, — продолжил он безо всякой видимой связи с предыдущим. — Вот его и варили бы, в этом, можно сказать, все нуждаются. Ну а лично мне по сердцу, как вы играете. Лучше бы партию национал-музыкантов организовали, имени Рихарда Вагнера. И гимн бы взяли — «Полет валькирий». Впечатляюще? Это наверняка многим бы понравилось… — он сделал длинную паузу, задумавшись о чем-то своем, — у нас тоже.

— Я польщен тем, что даже здесь знают Вагнера, — приосанился Морунген.

Генрих обрадовался:

— Ну! Музыка! Это мы умеем, это у нас в крови.

Он добыл из кармана губную гармошку и принялся лихо наигрывать на ней «Ах майн либер Аугустин». При первых тактах этой нехитрой мелодийки глаза у Дитриха широко открылись и он хищно произнес: «Так, я понял, почему ко мне постоянно привязывается эта паршивая песенка!».

На мага Мулкебу вид немца, играющего на губной гармошке, произвел совершенно невероятное впечатление. Он остановился на месте, придержал за рукавчик Хруммсу и потянулся к инструменту дрожащей рукой:

— Ой! Неужто это та самая пульзялипическая дудка, под которую пляшут все драконы?

Генрих прекратил играть и внимательно уставился на Мулкебу. Тот глядел на него доверчивыми глазами и улыбался. Диц почувствовал, что ему нужны пояснения, и обратился к Хруммсе:

— Что он говорит?

Однако полиглоту было не до Генриха. Он как раз пытался втолковать Мулкебе пару простых истин:

— Нет, нет, это другая дудка, под нее у них сейчас Европа пляшет. — Он торопливо обернулся к немцам и успокоил их: — Мы тут, знаете ли, очень отстали от цивилизованного мира, если не сказать больше.

— Да, да, мы все понимаем, — посочувствовал Дитрих. — Когда война закончится, дела пойдут к лучшему, Германия не позволит никому в России жить плохо. Мы построим большое, сильное общество.

— Представляю себе блестящее будущее и радужные перспективы этого общества, — буркнул Хруммса себе под нос. — Одни сплошные чистокровные арийцы с нордическими характерами.

— И еще отремонтируем все дороги, чтобы можно было ездить не только верхом, — радостно сообщил Ганс.

— Да! — осенило Морунгена. — Правильно, Ганс. Сначала разберемся с дорогами, а потом — общество.

— Ничего не понимаю, — обиделся Оттобальт. — Они осматривают мой замок или замок нашего полиглота? И что они собираются делать с моими прекрасными дорогами? Что это значит: «чтобы по ним можно было ездить не только верхом»? А как еще?

— Вероятно, в повозках, — подсказал недоумевающий Марона.

— Чем им дороги не угодили? — продолжал бушевать Оттобальт. — Марона, меня начинают терзать смутные и неясные, но очень страшные предчувствия. А вдруг эти зануды споются с тетей и подговорят дракона на какие-нибудь безобразия?

— Тетя любит вас и нашу страну, — не слишком уверенно ответил первый министр, принимаясь нашаривать сердце.