Миску с пряной рисовой похлёбкой я опустошила за три минуты. А потом ещё подтёрла ломтём хлеба дочиста. Хорошо-то как!

— Син, сейчас поможешь Уне здесь убраться, ополоснуть посуду, и начинаем готовить ужин для гостей. Всех, кто служит тут постоянно, ты теперь видела. Ещё несколько человек приходят из деревни, работают подённо. С ними познакомишься позже. И не ленись!

Да я всегда! Пусть только скажет, что делать надо!

В зал, где шумели приезжие и завсегдатаи «Красной гусыни» — я наконец-то узнала, как называется постоялый двор, — тем вечером меня не посылали. Я только таскала тяжелогружёные подносы со снедью — картошкой, рисом и жарким в тёмной подливе — с кухни до стойки в зале. И то было страшно. На меня глазели, а пара мужиков всю дорогу обменивалась шуточками, после которых сидящие вокруг хохотали. Было жутко неудобно — словно я делаю что-то плохое, недозволенное. Как с задранной юбкой по улице у всех на виду идти…

В полночь Варек вытолкал за дверь последних гуляк и сел считать выручку. А меня Марка отправила греть воду и мыть посуду. И сказала, что как с посудой закончим, столы протрём, пол выметем, тогда уже можно и спать идти.

Я кивнула. Вроде, пока не очень страшно. Только грязной посуды да кружек из-под пива прям гора. Зато последние не жирные, отполоскать легко.

Рядом беззвучно и споро работала Уна. Попробовала с той заговорить, но ничего не вышло. Вообще казалось, что Уна меня не слышит — лицо оставалось абсолютно невозмутимым, словно не я говорю, а муха вокруг жужжит.

Уже перед сном меня остановил Варек:

— Всё поняла? Слушаешься Марку. Если чего неясно — спрашиваешь у неё. А если защита нужна — бежишь ко мне. Начнёшь колобродить с мужиками — выгоню. Получать пока, кроме крова да еды, будешь одну серебрушку в неделю. Согласна?

Я кивнула. Вряд ли мне кто-то даст больше. Только сколько в той серебрушке медяков? Как узнать бы?

С Уной я попробовала заговорить ещё раз перед сном, когда та, сидя на своём тюфяке, расплела косу и начала расчёсывать волосы. Глухой она не была, это я уже просекла — Маркины приказы Уна слышала, как охотничий пёс свист хозяина. И немой тоже. Сейчас Уна сидела, водила гребнем по волосам и то ли пела, то ли жаловалась под нос:

Этого мотива я раньше не слышала. Заунывный, как похоронный плач, и пела Уна, раскачиваясь из стороны в сторону, прикрыв глаза. Может, она ненормальная? Жаль, коли так.

Раздеваться целиком я не стала. Только сняла обувь да расчесалась. Сама решила, что при первом случае перестираю и подлатаю всё, в чём бродила по лесу. Улеглась на тюфяк, вытянула ноги — хорошо-то как после ночёвок на сырой земле промеж древесных корней! — уставилась в косой дощатый потолок и, сама того не заметив, уснула, так не дослушав песню Уны про «глухой погост да зелёный дёрн»…

Утро началось рано, как в деревне.

— Син, просыпайся, да по-быстрому! И марш на кухню, надо печь затопить и завтрак сготовить!

Угу. Сейчас. Хорошо, не коров доить, а то б было на час раньше. Оглянулась — тюфяк Уны был уже пуст. Неужели свезло, и доярка тут есть? Сейчас причешусь, оденусь и прибегу…

Дел в большом хозяйстве было невпроворот, только крутись. Я послушно чистила и резала овощи, следила за варящимся рисом, чтоб не пригорел, держала нужного жара огонь в специальной печи, где пёкся хлеб, заваривала чайник за чайником тайру, которую Марка уносила куда-то на подносах. Наконец утренняя запарка кончилась. Марка строго посмотрела на меня:

— Неплохо, вроде не криворукая. Сейчас села, быстро перекусила и марш на огород — соберёшь огурцы, какие поспели, а потом дополешь, что вчера не доделала.