– Да ведь она не керосину просит, – толкнула его локтем жена. – Всякий лечит по-своему. Ей молоко нужно.

– Ну, раз она не за керосином, – сказал муж, – то хоть совет получила. Задаром.

– Она к нам за молоком. Ей для теленка новорожденного.

– Ха, молоко тоже даром.

– Так что ж ты тут болтаешь целые полчаса?

– Кто ж должен говорить, как не мужчина? – возразил муж.

Стоя в этом суматошном дворе, Эми Паркер чувствовала слабость в коленях, но доброта парила над грязными лужами, где утки целовались клювами. И ничего, что бутылки валялись где попало, казалось, так и надо, ведь их выбрасывал из окна сам О’Дауд, конечно же, с благой целью избавиться от них в доме.

– Ведерко у вас есть? – спросил он.

Взяв у нее ведро, он пошел по двору, нерушимо довольный своим великодушием.

– Миссис О’Дауд… – начала Эми Паркер.

– Что у вас сегодня, то у нас завтра, – перебила ее приятельница. – Тц-тц! – зацокала она языком, пряча свою довольно грязную руку. – Скоро я забуду, как меня зовут! У нас же коза окотилась в четверг вечером, оказался козлик, ну, мы его стукнули по черепушке, беднягу, но, милости прошу, миссис Паркер, берите козу, у нее молока полное вымя, останетесь довольны. Эй! – крикнула она, – миссис Паркер возьмет у нас взаймы козу! Говорят, милушка моя, что немало деток так бы и зачахли, если б не козы, дай им бог здоровья. А уж ваша миленькая телочка…

Иной раз добрые поступки сыплются на вас, как удары. И Эми Паркер осталось только надеяться, что она выстоит.

– Может, у вас и свои детки есть? – спросила миссис О’Дауд.

А небо тем временем блекло. И сейчас стало совсем бледным.

– Нет, – сказала побледневшая женщина; только муж знал, что у нее в душе. – Нет, – сказала она, – детей у меня нет.

– Ну, да это, наверно, только пока, – усмехнулась миссис О’Дауд.

И, сомкнув губы, промычала какой-то застрявший в памяти мотив, и звуки странно вибрировали за сомкнутыми зубами.

– Нам тоже бог не дает, – сказала она, – хоть не скажешь, что мы не стараемся.

Вскоре вернулся ее муж с козой.

Так Эми Паркер увезла о’даудовскую упиравшуюся козу и начала выкармливать новорожденного теленка, который сразу же принялся мусолить ее пальцы в ведерке с молоком. Неумелыми своими деснами он всасывал жизнь и не мог насытиться. А женщина, чувствуя, как прибывают у теленка силы и резвость, стала меньше думать о своей больной корове, два дня и две ночи лежавшей в папоротниках и теперь уж совсем похожей на изваяние из долготерпеливой бронзы.

– Но ей же не хуже, – сказала она, стараясь оправдать это неожиданное равнодушие; ведь она искренне любила свою корову.

– И не лучше, – ответил Стэн Паркер.

Он все еще ходил за коровой, что-то произносил, сидел возле нее на корточках, уже вытоптав в папоротниках прогалину. Чтобы опорожнить соски, он вставлял в них трубочки перьев и таскал миски с курившейся паром водой, то ли потому, что с этого начал, то ли чтобы убедиться, сможет ли его воля вместе с горячей тряпкой вывести корову из апатии.