– Вот это будет ваш стул, Фриц, – сказала Эми. – Он, правда, шатается, но вы, конечно, сумеете его починить.

Фриц делал множество дел. Он помогал доить коров, ошпаривал кипятком большие бидоны и часто развозил молоко. По утрам его лампа в сарае зажигалась первой. А вечерами он выносил свой стул за дверь и, сидя среди лупоглазых подсолнухов – он сам их насадил, – щелкал подсушенные остроконечные семечки, сплевывая черную шелуху. Ну прямо как попугай, черт его дери, говорили люди.

И, глядя на него, они смеялись над этим дурацким, хоть и невинным занятием и даже возмущались, ибо все, что было за пределами их жизненного опыта, не имело права на существование. Но старый немец говорил:

– Масло из этих семечек полезно для здоровья.

Он был неуязвим. Ничто не могло поколебать это его убеждение. И люди уходили, качая головой, и обиженно кривили губы, глядя на шелуху от семечек подсолнуха.

Вскоре после появления Фрица начались дожди. Так сильно еще никогда не лило. А началось все нормально – обычные угрюмые тучи, обычные просветы, когда хозяйки вывешивали сушиться белье, а коровы с опавшими во время непогоды боками насыщались холодной молодой травой.

– Много дождей еще будет, – сказал Фриц.

– Так ведь время такое, – беззаботно бросил Стэн Паркер, потому что его это пока не тревожило.

Он зашагал по двору, по раскисшей земле.

Но старик немец качал головой, думая о будущих дождях. А коровы непроницаемым взглядом смотрели в его прозрачные глаза.

Прошел медовый месяц буйных ливней и голубых просветов, дожди зарядили всерьез, и тогда перед этой страшной непрерывностью жизнь людей и животных стала казаться мимолетной и ничтожной случайностью, хотя на первой стадии потопа дождь все же был дождем и плоть воспринимала его как воду, а дух сетовал лишь на то, что все это никак не кончается.

Но становилось все хуже и хуже. Дом перестал быть домом; главной была теперь остроконечная крыша, на которую падал дождь. По вечерам люди в домах уже ничем не занимались, они сидели по углам с осунувшимися, пожелтевшими лицами и под железный шум дождя стали с недоверием относиться к побуждениям своих близких. А дождь лил не переставая. Люди чувствовали его даже во сне. Он врывался в сновидения, ворошил страхи и обиды и пускал их плыть по серым водам сна.

– Слышишь, Эми, – сказал Стэн Паркер, проснувшись среди ночи, – еще новое место в кухне.

Оттуда доносились всплески воды в ведре, которое они подставили под первую течь, но теперь прибавился новый звук – капли стучали о пол. В их дом входил дождь, сперва помалу, потом все прибывая.

– У нас еще есть лоханка, даже две, – засмеялась Эми Паркер в неспасительной своей кровати, рядом с теплым телом мужа, которого она, пожалуй, могла бы послать на единоборство с дождем, но только от этого будет мало толку. – Поставь ту железную штуку, Стэн, знаешь, старую, зазубренную, что я хотела выкинуть. Хорошо, что не выкинула. Для воды она сгодится. Поставь ее.

Она услышала шлепанье босых ног по полу – два-три шага – и успокоилась, но ненадолго, потому что вскоре стала слышать дождь.

Дождь так завладел их жизнью, что они позабыли о себе. Остовы человеческие, накрывшись мешками, шли по двору делать необходимую каждодневную работу. Руки привычно скользили по коровьим соскам, выжимая молочные струи, но какие же то были хилые, белые, писюшные струйки по сравнению с грандиозной мощью дождя.

– В Уллуне река разлилась, – сказал Стэн Паркер, вернувшись однажды из города; хрупкие, словно бесшерстные ноги лошади остановились в луже, ремни в пряжках разбухли.