— В таком случае я не должна ее предоставлять. — Не переставая сверлить его взглядом, она медленно покачала головой из стороны в сторону. — Мне и так слишком больно. Лучше, как вы говорите, оборвать все разом.

Наступила тишина, он все подыскивал слова, однако на ум ничего не пришло, кроме «почему», но это он уже говорил. Тогда она продолжила, с прежней торжественностью, словно предрекая судьбу:

— Друг мой, дорогой друг, мое чувство к вам, а оно гораздо глубже, чем вы подозреваете, увело меня в сторону. Я женщина и, как слабое существо, покорно решила помочь вам. Но вчера, на приеме, где собрались все ваши друзья, я увидела, что совершила ошибку, огромную ошибку. Мы все в смятении, все одного и того же мнения о вас.

— Премного всем обязан за их заботу, — пробормотал он, уязвленный, что послужил предметом обсуждения, — но я не понимаю, чем удостоился такой чести.

— Зато они понимают! — Ее слова хлестнули как бичом. — Все в один голос говорили о вас — человек всю жизнь работал, добился блестящих успехов, разбогател, обзавелся хорошими друзьями и прекрасным домом. И вот этот немолодой уже мужчина бросает все ради какой-то идеи, настолько дикой, что даже ваш мистер Стенч сказал со своей отвратительной улыбочкой, что вы откусили больше, чем можете прожевать.

— Я благодарен мистеру Стенчу и остальным, — язвительно произнес он, — но я сам знаю, что делать.

— Разве? Сейчас вы так заняты, так одержимы идеей отъезда, что не читаете и даже не слушаете новостей. Вчера мистер Стенч рассказывал нам — об этом только что стало известно, — что в другом городе, Калинде, который расположен очень близко от мест обитания вашего Уилли, орды этих самых дикарей, вооруженные горящими стрелами и ножами, ворвались в бельгийскую миссию и поубивали всех, кто был внутри. Но не просто поубивали, вначале изувечили, отрубив им руки. Мой бог, когда я думаю о ваших руках, таких прекрасных и чувствительных, которыми я всегда восхищалась, и представляю, как разбушевавшийся дикарь отрубает их топором, разве удивительно, что у меня, как и у остальных, сердце разрывается на части?

Он прикусил губу, нахмурился оттого, что в нем боролись неловкость и гнев. Гнев победил.

— Вы, кажется, забыли, что Уилли предупреждал меня о возможной опасности. Я полностью сознаю, насколько рискованно там жить.

— Я вам не верю.

— Вы обвиняете меня во лжи?

— Я обвиняю вас в намеренном самообмане.

— Если так, то мною движут самые высокие мотивы.

— Выходит, вы хотите стать святым мучеником, попасть под град стрел для разнообразия и, как Себастьян, заслужить впоследствии арфу и нимб. — Она презрительно сощурилась. — Я говорю в ваших интересах, когда пытаюсь…

— Бесполезно, — резко перебил он. — Вам меня не разубедить.

Они смотрели друг другу в лицо, выдерживая длинную и, с ее стороны, намеренную паузу.

— Итак, вы едете, — произнесла она наконец.

— Да.

— Что ж, поезжайте. Вы полностью ослепли и лишились благоразумия, вы просто сошли с ума.

— Благодарю вас.

Они поссорились, закатили настоящую сцену — сознание этого причинило ему острую боль.

— Вы утверждаете, что поступаете так ради великого идеала, чтобы исправить свою жизнь. Так вот, ничего подобного. Все это делается ради того, чтобы отправиться в постель с глупой молодой женщиной, религиозной фанаткой, которая вас околдовала, хотя в ней нет ни зрелости, ни общих с вами интересов. Эта простушка медсестра не отличит Боннара от больничной утки.

С побелевшими губами от подобных оскорблений, нанесенных с безжалостной силой, он возмущенно ответил:

— Вы говорите о молодой даме, которая станет моей женой.