|
Ольгу можно будет поставить в известность, послав через Проход к ней кого‑нибудь из элиан. Надо настраивать себя, решил он, на длительное пребывание здесь. А вдруг Проход исчезнет? Ему стало не по себе. Сколько он ни пытался найти научное объяснение возникновению Прохода, ему это не удавалось. Напряжённая психически атмосфера лагерной жизни как‑то приглушила в нем все остальное, что не было связано с планами побега и восстания. Теперь мысли, волна за волной, нахлынули на него. Невероятность случившегося с ним приключения только сейчас полностью дошла до его сознания. «Такое могло случиться, – думал он, – только на страницах научно‑фантастического романа конца XX столетия, когда писатели‑фантасты обращались с пространством и временем как им заблагорассудится».
Он забывал, что его чёткие теоретические выводы по многомерности времени и многомерности каждого измерения привели бы в замешательство любого самого смелого фантаста того времени. Имея все качества лидера, он никогда не стремился к этому, а если становился им, то вынужденно, под давлением обстоятельств. Когда же вынудившая его к этому обстановка менялась, он отходил в сторону, охотно уступая лидерство другому. Будучи великодушным и по сути добрым, он становился жестоким, когда видел явное зло, и не успокаивался до тех пор, пока не уничтожал это зло и его источник, ни на минуту не колеблясь в выборе самых действенных средств, проявляя при этом исключительную быстроту действия и холодную рациональность. В других же случаях он охотно шёл на компромисс и уступки, ничуть не заботясь о своей личной выгоде или интересах. Эти свойства его характера нравились женщинам. Женщина каким‑то шестым чувством безошибочно угадывает в человеке настоящего мужчину. Повелительный зов инстинкта, отработанный тысячелетиями эволюции, бросает её в его объятия, руководствуясь какой‑то высшей рациональностью, необъяснимой обычной человеческой логикой. Эта вечная загадка чувства будет всегда удивлять, восхищать, но никогда и никем не сможет быть объяснена, ибо разум человека недостаточно совершенен, чтобы понять и объяснить её своими обычными категориями. Всякий рационализм в этом отношении, а тем более попытки анализа неизбежно приводят к драматизму, можно сказать, к поломке тонкого механизма чувств при помощи вмешательства грубого инструмента. Сергей это понимал. И может быть, именно это так нравилось в нем женщинам. Что касается его самого, то его восхищение прекрасным никогда не сопровождалось элементами драматизма, который был чужд ему по самой своей природе, поскольку содержал в себе элементы насилия. А насилие, как ничто другое, вызывало у него чувство отвращения и ненависти. Его отношения с женщинами были всегда светлыми и радостными, лишёнными навязчивости, зависти и ревности. Находясь на острове и не видя других женщин, кроме своей жены, Сергей как‑то и не думал о них. Никогда ему в голову не приходила мысль о том, что, кроме Ольги, его жены, у него может быть другая женщина. Он любил Ольгу и продолжал её любить сейчас. В то же время он не мог не признаться самому себе, что восхищается стройными точёными телами юных элианок, освобождённых сегодня из карантинного отделения женского концлагеря. Особенно привлекала его внимание высокая темноволосая девушка с большими тёмными, чуть продолговатыми глазами. Её слегка вьющиеся волосы, перехваченные на лбу белой лентой, свободно спадали на спину. Одета она, как и все её подруги, в короткую, не доходящую до колен тунику. Длинные стройные ноги перехвачены ремешками лёгких сандалий. По земным меркам она была удивительно красива, но и здесь, среди своих подруг, таких же юных и прекрасных, как и весь народ Элии, несколько выделялась утончённым благородством черт лица и линий тела. Солнце постепенно приближалось к зениту. Люди уже достаточно отдохнули, и многие из них рассыпались по поляне и лесу в поисках ягод, грибов и другой пищи. Сергею вскоре принесли несколько пригоршней ярко‑красной, сочной и душистой ягоды, напоминающей по вкусу и запаху землянику. |
