– Эй, Капуцин! – не вынимая из зубов сигареты, окликнула меня Кали спустя пять минут после того, как я вошел в «Пикник». – Подойди-ка сюда, кривое чучело! Тут для тебя кое-кто записку оставил. Ну, давай-давай, скрипи суставами – думаешь, охота мне тут на тебя время тратить?

– Капуцин уже идет, о боголепная отрада моего единственного ока! – немедля откликнулся я, поднимаясь со скамьи. – Идет, о царица сих священных стен, ступив в которые всяк раб божий тут же искупает половину своих грехов!..

– И как только земля еще носит подобных идиотов? – фыркнула Кали, презрительно скривив морщинистое, пожелтевшее от табака лицо. – Столько хороших парней каждый год в могилу сходит, а дуракам все нипочем! Знай себе небо коптят и жизнью своей дерьмовой наслаждаются! И хоть бы еще деньгами при этом направо-налево сорили, так нет – над каждой копейкой, гниды, трясутся! Тьфу!..

Не выходя из образа блаженного, я бросил мимолетный взгляд на почетную стену бара. На ней в аккуратном ящичке, под стеклом, висел сувенир, преподнесенный однажды «Пикнику» Алмазным Мангустом (преподнесенный, естественно, не лично мной, а через третьи руки): споротый с моего пилотского комбеза шеврон военного вертолетчика и шесть уложенных рядком револьверных патронов сорок четвертого калибра. Эх, знала бы царица бутылок и пивных бочек, кому именно она сейчас грубит, вмиг устыдилась бы и в качестве извинений угостила бы меня выпивкой за счет заведения!

Увы, раскрывать свою личину Кали я тоже был не вправе. Однако не терял надежды вогнать однажды ее в краску чудесным превращением дурачка Капуцина в зловещего Мангуста. То-то посмеюсь я тогда над хозяйкой этих стен, святости в которых на самом деле было ни на грош, зато совершенных в них грехов – хоть отбавляй.

Надо заметить, что на музейной стене красовался не только мой подарок. Там наличествовало еще десятка три подобных экспонатов, принадлежащих когда-то легендарным сталкерам. У отрезанной от цивилизации Кали было такое хобби: фотографироваться с захаживающими время от времени на Обочину знаменитостями и выпрашивать у них для своей коллекции какие-нибудь безделушки. И когда в один прекрасный день до меня дошла просьба хозяйки «Пикника» тоже отметиться у нее в музее, я лишь пожал плечами и сказал: почему бы и нет? Кому-кому, а мне глупо умалять собственную роль в истории Пятизонья. Тем более что даже сам Командор Хантер давно мечтает заполучить от меня сувенир. Причем гораздо более дорогой, чем выпрашиваемый Кали. Тот «сувенир», который я с рождения ношу на плечах и который, будучи отрезанным от них, весьма колоритно смотрелся бы на серебряном блюде, поднесенном Командору кем-нибудь из его верных слуг.

Чего у коллекционерки не имелось, так это моей фотографии. Я знал: Кали предлагала неплохие деньги тому, кто раздобудет четкий снимок Мангуста, и, желательно, с моим автографом. Почему, спросите, я до сих пор не нагрел на этом руки? Просто ждал, когда цена за мое фото поднимется в два-три раза. Чтобы вырученная награда порадовала не только меня, но и Жорика, которого так или иначе придется использовать в этом деле посредником.

– Держи, ублюдок! – процедила сквозь зубы Кали. После чего, выпустив мне в лицо сигаретный дым, вынула из-под стойки и швырнула на нее маленький пластиковый конверт. Он был запечатан и – я знал это почти наверняка – никем посторонним не вскрывался. При всем презрении барменши к таким мерзавцам, как Капуцин, она не нарушала конфиденциальности переписки – того доисторического обмена бумажными посланиями, к которому иногда прибегали сталкеры, не доверяющие местным средствам связи.